Зачем природе холостой ход?

Этому интервью с челябинцем Сергеем Семянниковым – около четырех лет. Но, конечно же,  оно интересно и сегодня. Ведь Семянников – самобытная личность, из тех, что сделали себя сами. Наконец, Семянников – поэт. А поэты, как известно, не стареют.

В 80-х он не только писал стихи, но и пел их под гитару. Ездил по стране, выступал, получал скромные гонорары и зрительское признание. Была среди этих вещей песенка про советский трамвай. «Почему его красят только в красный цвет?» – задавался он вопросом. Прошло время, и трамваи стали синими, зелеными, в общем, разноцветными. Как знать, может, песенка сыграла здесь свою роль? Семянников уверен: мир меняется, если в нем живут и творят служители Слова.

Минувшей осенью (2006 года. – Прим. ред.) он пришел в редакцию "Челябки" со своей новой книгой «Расщепленный Богом свет». Подзаголовок у нее необычен – «Стиховолнения». 400-страничный том, как поэт пишет в предисловии, – это «литературная попытка спектрального анализа некоторых волнений, которые на протяжении всей жизни сопровождают автора…» Но давать интервью тогда отказался. Я ждала, когда улягутся волнения эмоционального характера в связи с выходом столь долгожданной книги. В начале нового года мы с Сергеем Леонидовичем, с которым знакомы почти два десятка лет и, разумеется, «на ты», наконец, встретились.

– У меня, между прочим, нынче выпадает четыре семерки, – заметил Семянников. – 07.07.2007 мне исполнится 57 лет. Семерка – число не простое. А если говорить серьезно, нынешний год объявили Годом чтения. Я по этому поводу вспомнил одно стихотворение томского поэта Михаила Андреева о том, как его земляки срубили кедрач, чтобы наделать карандашей. А потом поняли: рисовать-то стало нечего. Вот и я думаю: год чтения, а читать-то нечего. Самое страшное – «нечем» читать. Что стало с душой читателя? Он духовно деградировал.

– Книг-то полно, на самом деле. Пишутся по-быстрому, так же быстро издаются. Народ читает.

– Я бы сказал – «население». Да, израсходованной бумаги много, а читать нечего. И книгочеи измельчали. Когда вышли мои «Стиховолнения», я понял: даже собратья по перу не все понимают, о чем она. Но поэт не должен ставить сиюминутных задач. Он делает, что должно, и всё. К 56 годам я пришел к одной простой, но небезынтересной мысли: мрак существует сам по себе, он не требует энергии. А свету надо возникнуть. Ему надо откуда-то взяться. И когда концепция книги стала выстраиваться, я решил «расщепленный белый свет» замкнуть в черный объем. Так что черная обложка книги неслучайна.

– В книге вообще все неслучайно. Нестандартное предисловие. Построение глав. Картины художников в качестве иллюстраций. Фотографии из семейного альбома. Талантливо сделана!

– Талант – размытое понятие. Критериев четких нет. Но по-моему «талант» сродни совести. Есть талант – должна быть совесть. Иногда думаю: наделил Бог такой мерой понимания мира, значит, наверное, есть и дар Божий. Разрушить эту связь я не могу. Хотя многим удается.

…Когда у моего друга погиб сын, он стал ходить в церковь. Мы с ним на эту тему часто дискутируем. Я, может, верующий больше, чем некоторые, не осуждаю тех, кто слепо верит во что-то, но у меня свое представление о Боге. Часто говорю так: «В церковь не хожу, но на всякий случай живу честно».

 Когда мы с художником Юрием Егаковым обсуждали проблемы, неожиданно возникшие на пути выхода книги, он сказал: «А что ты хотел! Ты же Бога помянул в названии». Я задумался: может, и впрямь есть связь? Как проверишь? «Расщепленный Богом свет»… И начинают возникать явления с той, «обратной» стороны жизни... Вполне возможно.

Название книги возникло, когда я написал стихотворение о Цветаевой. Я ее представил Дюймовочкой, потерявшей свой цветок. И родились строчки: «Ничего правдивей нет, чем раскинувшийся радуги расщепленный Богом свет». Товарищ советовал назвать книгу проще – «Радуга». Но просто радуга – это статика. А расщепленный Богом свет – динамика. Вот к чему я стремлюсь всегда: в жизни должна быть динамика. Энергетика. Бог не просто осветил, а расщепил энергию на радугу наших переживаний. Совершил действие. Восклицание Бога при создании мира «Да будет свет!» для меня зазвучало совершенно иначе. Это усилия, скорее всего, духовного свойства.

– А при оформлении книги ты доверял интуиции или использовал какую-то технологию?

– Самому художнику трудно определить, где он задачу ставит, а где рождается что-то свыше. Например, строчка «Град рассыпался дробью по крыше» с точки зрения техники – красива. Но за этой «картинкой» нет ничего для ума. Всего лишь литературный эмбрион. Хотя такое может прийти свыше. Как она появилась? Этого не скажешь даже с точки зрения наработанной годами техники. Когда становишься профессионалом, автоматически формируется некое особенное пространство, в котором ты живешь. Увиденный объект или событие сразу ложатся в строчки, причем помимо твоей воли. У меня масса обрывков, которые, возможно, так и останутся недописанными. Некоторые экспромты наговариваю на диктофон сотового телефона, потом сбрасываю на компьютер, и они ждут там своей участи. Идешь по городу, видишь щит, где крупно пропагандируется марка сигарет, а внизу очень мелко о том, что курение опасно для здоровья. Появляется мысль: все главное почему-то пишется мелким шрифтом. Так родилось стихотворение «Шрифты жизни» – о полезности процесса «читать главное».

– Кому ты адресуешь свою новую книгу? Профессионалам или любителям?

– Творчество – это путь. Путь предполагает движение. Хотелось бы, чтобы оно как можно дольше продолжалось при чтении этой книги. В ней есть простые, понятные вещи. А некоторые стихи с налету не схватишь – понадобится время. Вот, например, стихотворение «Премия», где я высказываю непривычный взгляд на весьма расхожее понятие: по-моему, Нобель создал в первую очередь гениальный памятник самому себе, вряд ли это бескорыстное поощрение талантов. Немногие согласятся с такой точкой зрения.

– При каком строе тебе комфортнее работалось?

– Для меня это не имеет значения. Сегодня модно ругать советскую цензуру. А я понимал, что с ней можно договариваться, убеждать. Помню, как вел с цензорами диалог по поводу стихов крамольного содержания, которые сначала они вообще отвергли для публикации. А потом почитали знакомым, похохотали – и пропустили. Та цензура была предпочтительнее, чем нынешняя – финансовая. Она страшна тем, что анонимна. Некого убеждать… В шутку могу сказать, что в жизни я ответил на все свои вопросы. А если говорить философски – я для себя все замкнул в кольцо. Не то, чтобы все познал. Но, скорее, убедился в том, что, сталкиваясь с каким-то новым явлением, сумею найду ему объяснение. Этакое системное ощущение мира, понимание его взаимосвязей и хитросплетений.

– И как устроен мир?

– Мир разделен на бренное и вечное. С одной стороны – быт. Обыденная жизнь вынуждает идти на какие-то компромиссы. Но внутри-то ты свободен и управляешь этой свободой сам! Я, кстати, не очень люблю слово «правда», это однобокое понятие. Мне ближе «истина», где ложь и правда в одном клубке. Христос был всеобъемлющ, когда утверждал: «Истинно говорю вам». А люди его слова растащили кто влево, кто вправо. Один – в сторону правды, другой – в сторону лжи. И они будут ссориться веками. Когда в художнике живет объективное понимание жизни, он может творить, выражая свой внутренний мир на уровне универсальных формул. И я счастлив, раз понимаю это.

Что меня мучает, так это равнодушие власти по отношению к творческим людям. Она, видимо, уже генетически деформирована, ей неинтересно, чем живет мир изнутри. В последнее время было много разговоров вокруг чиновника Бочкарева и картин, приобретенных им для областной администрации. Я вот что думаю. Первое. Сама по себе сумма не играет большой роли. Есть в нашем городе люди настолько богатые, что на них цифра 180 миллионов, вероятно, не действует так, как на рядовых граждан. Но когда в одном разговоре я сказал, что 180 миллионов рублей – это более 200 лет (!) жизни челябинской областной писательской организации, такое сравнение впечатлило. Второе. У нас на Урале столько прекрасных художников! Есть потрясающие работы. Купить у них картины – значит поддержать их материально. Разместив эти работы в стенах администрации, можно поднять престиж края. А иначе, какой же это государственный подход?

– Но тебе-то удается абстрагироваться от любого режима.

– Цветаева это состояние назвала «отказ». Это умение вовремя отказаться. Вот ты спрашивала, не хотел бы я иметь хороший автомобиль? Да, хотел бы. Но дохожу до черты, которую себе определил, и легко отказываюсь от капкана соблазнов. В автомобиле, кстати, больше ценю надежность и безопасность. Престижности для меня не существует. А комфортность зависит от воображения. Как-то однажды мой знакомый громко порадовался, что купил «Мерседес», а я заметил: «Все зависит от воображения. Можно ехать в «Запорожце», но с богатым воображением, и представлять, что едешь в «Мерседесе». А с бедным воображением можно измучиться и в «Мерсе», быть всем недовольным».

– Ты всегда говоришь, что у тебя много друзей. А мне кажется, что ты бесконечно одинок. Я ошибаюсь?

– Смотря какую брать меру. Некоторые люди ходят по жизни с «духовным фонариком»: что луч высветил, то для них и существует. Мне же кажется, что я вижу весь круг. Человек с так называемым секторальным мышлением прав в своем секторе, но не прав в другом. Он и не подозревает, что у круга есть другие сектора. С этими людьми трудно общаться. Разбитый на секторы мир начинает дробиться: с этим вроде дружишь, с этим нет. Поэтому некоторые люди не общаются между собой в бытовом пространстве, даже враждуют, а я с ними схожусь легко.

– И советы любишь давать?

– По молодости пытался чуть ли не навязывать свое мнение. Теперь все чаще жду, когда спросят. Налей чаю в уже полную чашку, и он просто прольется. Если у человека определенный уровень сознания, ты его не увеличишь, как бы ни хотел. Прежде, чем он воспользуется чьим-либо советом, он должен увеличить внутренний объем. А иначе совет будет бесполезен.

Челябинский поэт Геннадий Суздалев, который сейчас живет в другом городе, рассказывал, как однажды зимой они с товарищем подобрали замерзающего пьяного. Подняли, отряхнули: «Дойдешь?» – «Дойду». Тот сделал пять шагов, и его сбил трамвай. Насмерть. Надо ли было его поднимать? Может, не замерз бы, выжил. Добро они сделали или зло? Я тогда подумал: «Перед Богом они были правы. Что произошло потом, это отношения с Богом уже того бедолаги. Я бы тоже поднял. Дальше – его судьба».

– Как, по-твоему, происходит взаимодействие между читателем и книгой?

– Печатный текст хорош тем, что к нему можно постоянно возвращаться. Хорошо, если человек докопается до своей истины и скажет: «Спасибо писателю, что он мне помог в том-то и в том-то разобраться». Но когда надеялся на что-то, а там – пшик, пожалеешь, что угробил время, и выбросишь книгу. Я за свою жизнь не встретил ни одного человека, кто, читая Евангелие, сказал бы, что там пустота. Верят или не верят, но все чувствуют – текст полон смысла. Настоящее всегда задевает душу. К этому надо стремиться в любом деле.

…Иду недавно из больницы от кардиолога, и помимо воли складываются строки: «Ну, что ж, как и положено поэту, отказывает сердце – сколько лет оно служило истине и свету, которому конца и края нет». Наверное, так и должно быть. Если ты переживаешь за все, что происходит вокруг, то начинает болеть сердце. Я подарил врачу книжку с надписью: «Сергею Николаевичу, объясняя недуг». Он почитал и потом сказал мне: «Все понятно. Вранья в книге нет. Как кардиолог я понимаю, что за этим стоит». С такой правдой жить не просто, но как иначе – не представляю.

Мне один родственник говорит: «Все и так о себе всё знают, зачем им об этом напоминать!» Тогда зачем мы смотримся в зеркало? Посмотрелся в молодости – и живи. Но какая-то самокоррекция должна происходить! Зачем природе холостой ход?  

Я много ошибался в жизни и жестоко расплачивался. Меня дважды убивали. Но мне нечего бояться. Лет с 45 я стал понимать, что не возраст определяет судьбу, а ее результативность. Один раз меня чуть не убили в колонии, куда я угодил в молодости на четыре года, защищая друга. Ребята, которых сейчас называют криминалитетом, меня спасли. До сих пор с ними общаюсь и вижу: куда им до нынешних! А во второй раз в 1990 году, когда вышла моя первая книга «Время есть», нападение, как ни странно, было связано с моими стихами, открытостью в суждениях и прямотой. Позже написал об этом стихотворение «Оружие»: «…И страшно не от раны ножевой, а то, что бес опять попутал друга…» Важно не то, как ты уходишь из жизни, а то, с чем уходишь. Я уйду со своим багажом, а те, кто приходили по мою душу, – со своим. В этом и есть справедливость жизни, которую еще никому не удавалось миновать…