Привет-пока

На днях в Челябинске выйдет очередной, 4-й номер журнала «Helter-Skelter», посвященного легендарным «Битлз». Заказать журнал можно в Издательстве Игоря Розина (zenon74@list.ru) или приобрести на праздничном концерте в честь дня рождения Джона Леннона. Концерт пройдет в Челябинске 9 октября 2014, на Малой сцене ДК Железнодорожников (ул. Цвиллинга, 54), начало в 19-00.

А пока что, так сказать для затравки, мы публикуем один из материалов – недавнее интервью Пола Маккартни вашингтонскому журнала Smithsonian (весна 2014) в переводе Максима Новокшонова. Кстати, этот номер журнала полностью посвящен 50-летию британского «вторжения» «Битлз» в США.

Джон: Скажи, Пол, бывает такое, что ты думаешь «Beatles... мы были не так уж и хороши»?

Пол: Думаю, это с каждым бывает. «Так ли я хорош, как обо мне говорят? Так ли мы были хороши, как о нас говорят?» Иногда возникает такая мысль, но я просто спрашиваю себя: «Ты что, совсем тупой?» Да, я могу сейчас сидеть и убеждать тебя в том, что в Beatles не было ничего особенного. А ты будешь возражать, что, типа, мы были легендами. Всё это полная хрень. О фактах не поспоришь. Beatles были жутко как круты. Мы были очень, очень хороши. Мы были…

Джон: Лучше всех?

Пол: Ну, ладно. Поставьте нас рядом с Джеймсом Брауном, альбом за альбомом, и он будет отжигать, потому что это Джеймс Браун. Но он не делал то, что делали мы. Он Джеймс Браун, и он просто отжигает, тут не поспоришь. Но в Beatles было нечто другое. Мы написали много хорошей музыки. Послушайте «Revolver» или «Rubber Soul», всем понятно, что мы выложились по полной. Если это не хорошо, то что вообще было хорошего? Если их нельзя назвать хорошими альбомами, кто вообще записывал хороший альбом? И здесь вы подходите к вопросу о том, были ли Beatles чем-то большим, чем музыка. Когда вы приходите к тому, что Beatles ...

Джон: Символизировали?

Пол: Именно это слово. Мы появились как неизвестный науке зверь, мутант послевоенной Англии. Небывалое четырехголовое чудовище, культурный феномен. Не было еще ничего похожего на Beatles, мы были и музыкой, и чем-то еще, гораздо шире. И мы никогда не ощущали себя ответственными. Считается, что то, что произошло в 60-х, этот перелом зародился во время Второй Мировой войны, в конце викторианской эпохи, и вот в один прекрасный момент всё вышло наружу. Нам просто повезло стать лидерами в каких-то событиях космического масштаба. Мы начали символизировать абсолютно новый образ мыслей.

Джон: Знаменитые строки Филипа Ларкина: «Совокупленья начались / В 1963 году / … / Между снятием запрета с леди Чаттерлей / и первым альбомом Beatles». Как ты понимаешь эти строки?

Пол: Я знаю это стихотворение. Я думаю, Ларкин говорит о том, что между этими двумя событиями, между Чаттерлей и Beatles, произошло нечто очень важное. Для Beatles, как и для всех остальных в то время, жизнь была в основном черно-белой. Я могу сказать, что ходил в школу, напоминавшую Диккенса. Когда я вспоминаю то время, я вижу всё черно-белым. Помню, как зимой ходил в коротких штанах, а колючий ветер терзал мои замерзшие коленки. Сейчас я сижу в жарком Лос-Анджелесе, и кажется, что это было 6000 лет назад. Такое впечатление, что было всегда темно. Послевоенные годы. Все наши родители шли в армию, это было обязательно. Мы взрослели с осознанием этой жуткой вероятности…

Джон: И что стало для тебя поворотным моментом?

Пол: Отмена призыва. Не только для меня. Для каждого, у кого возраст соответствовал. Здесь нужно понимать, что мы все следили за жизнью Элвиса. Армия, она, можно сказать, разрушила Элвиса. Мы все поклонялись созданному им образу бунтаря. А потом его заставили постричься, и говорить всем «так точно, сэр», и после этого он никогда не стал прежним. И вы можете представить, что армия и с нами сделала бы то же самое. До того, как мы начали осознавать происходящее, мы были как трудные подростки, сорвавшиеся с поводка. Группа Beatles поехала в Гамбург, и это всё еще было немного черно-белым. Но уже появлялись цвета. Мы вернулись в Англию как сложившаяся, работоспособная группа. И так мы избежали этого ужаса – пойти искать работу. У нас был небольшой опыт, и мы, так сказать, становились весьма неплохими. И в это время картинка становится полноцветной. Мы ощутили, что становимся чем-то интересным, поняли, что у нас есть шанс.

Джон: Но как группа – вы думали о чем-то большем, чем возможность не работать и кадрить девчонок?

 Пол: Это были основные причины. Если ты в группе, у тебя был шанс как-то прожить без постоянной работы, ну и, как приятный бонус, иногда снять девочку после концерта. Но мы очень быстро переросли этот этап. Вскоре после наших с Джоном первых попыток написать песню мы поняли, что можем стать еще одной великой творческой командой. Следующими Роджерсом и Хаммерштейном. Когда мы писали песни, я все идеи вписывал в школьную тетрадку, и сверху на каждой странице писал: «Леннон-Маккартни, оригинальный экземпляр». Это как иллюстрация к тому, насколько всё было серьезно. Сейчас я могу сказать, что всегда имело значение мастерство, искусство. С самого начала мы хотели стать профессиональными артистами.

Джон: Был ли какой-то элемент конкуренции между тобой и Джоном?

Пол: Да, и это было поразительно. Мы жили соревнованием. В музыке ты не можешь без соревнования. Конечно, иногда это тяжело, и обязательно доходит до состояния, в котором невозможно сосуществовать. Рано или поздно, всё это просто сжигает тебя. Вот что в итоге случилось с Beatles. Но тогда, в ранние годы, борьба была чем-то прекрасным. Держала нас в тонусе. Я написал «Yesterday», а Джон ушел и вернулся с «Norwegian Wood». Я приношу «Paperback Writer», а Джон на следующий день играет «I’m Only Sleeping». Когда он написал «Strawberry Fields», я понял, что он вырвался далеко вперед, поэтому мне обязательно нужно было сделать такую замечательную вещь, как «Penny Lane».

Джон: Когда ты впервые осознал, что Beatles предстоит стать чем-то намного более значительным, нежели просто группой из Ливерпуля?

Пол: Было несколько малых и больших озарений. Сначала мы были всего лишь одной группой из многих. Были [Rolling] Stones. Были Yardbirds, все остальные группы из Ливерпуля. Вокруг нас были миллионы таких же ребят, ищущих легкой жизни и пытающихся заработать немного денег. Мы чувствовали себя частью огромной толпы единомышленников. Лидерами гонки мы стали намного позже. Но были моменты истины. Наш первых хит в топ-20 [«Love Me Do»]. Наш первых хит в топ-5 [«Please Please Me»]. Потом мы оказались и на первом месте [«From Me to You»]. Я помню, как увидел молочника, который насвистывал «From Me to You», и подумал: «Ого! У нас и правда получилось!» И затем всё это продолжало расти. Америка, возможно, была особенно большой победой, знаковым рубежом. Мы вышли на первое место с песней «I Want to Hold Your Hand». Но мы даже не представляли, насколько мы там популярны. Мы вышли из самолета, и нас встречала огромная толпа. Шум просто оглушал. Если брать по 10-балльной шкале, мы были в шоке на все сто.

Джон: Был ли какой-то определенный момент, когда ты осознал всю степень влияния Beatles на культуру?

Пол: Точно не в то время. Всё происходило слишком быстро. Не было времени задуматься о том, что случилось. Но, оглядываясь назад, я понимаю, что в середине 60-х было время, когда всё вертелось вокруг Beat­les. Мы были повсюду, куда ни посмотри. Не было других эталонов. Когда мы начинали, мы просто хотели поиграть рок-н-ролл, заняться шоу-бизнесом. Нам больше ничего не нужно было. Но всё просто произошло. Внезапно мы оказались избранными, теми, кто поджег фитиль. Мы стали символом всего вокруг – свободной любви, секса, свободомыслия. Я думаю, что на самом деле фитиль подожгли те события, которые происходили в мире в 60-е. А мы просто были их частью. Но для многих людей всё в первую очередь связано с Beatles.

Джон: Во время записи «Rubber Soul» вы осознавали, что ваша музыка становится настолько исключительной?

Пол: И снова нет. Сейчас говорят: «О, Beatles, они нарушали все правила». Но мы даже не знали об этих правилах. Мы понятия не имели о теории музыки. Мы просто делали то, что казалось правильным. Beatles всегда смотрели вперед. На каждом следующем альбоме никогда не было ностальгии по предыдущему...

Джон: Рассказывают такую историю: когда Beatles закончили «Сержанта Пеппера», то ездили по Челси на «Фиате» Мамы Касс, на полную громкость слушая только что сведенную ленту, незадолго до рассвета, так что весь район проснулся под эту музыку.

Пол: Точно не помню, но думаю, что так и было. Те дни, когда мы заканчивали запись, вообще в памяти не отложились. Помню только, что мы все были очень бодрыми. «Пеппера» мы делали шесть месяцев – дольше, чем любой другой альбом. И когда мы его услышали в первый раз, мы поняли, что у нас получилось. Мы сделали что-то особенное, что-то крышесносное. Нам точно снесло крыши. Для нас было не так важно, что альбом был великолепен в музыкальном плане. Это был словно гимн нашему поколению. Этот альбом был маркером своего времени, но он подводил и итог этому времени. Но оказалось, что «Пеппер» не только отметил время, но и двинул его вперед. Для того, чтобы всё понять, вам нужно было прослушать его не один раз. Его влияние было многогранным, не только музыкальным. Внезапно композиторам пришлось искать новые пути, потому что оказалось, что их адресатом стал не какой-то там Перри Комо.

Джон: В одной рецензии на Белый Альбом было такое определение: «звук прекрасно распадающейся группы». Что скажешь об этом?

Пол: Я согласен. К этому времени накопился стресс, отношения между нами всеми стали натянутыми. В каком-то смысле, это помогло записать хороший альбом. Иногда дискомфорт помогает творчеству. Мне иногда кажется, что мои последние альбомы могли получиться лучше, если бы в студии было меньше комфорта. Белый Альбом – это было странное время. Ну, знаешь, умер Брайан [Эпстайн]. Мы все устали. Джон упарывался героином. Аллен Клейн начал вести дела к завершению. В этот момент мы и начали распадаться.

Джон: Можно ли сказать, что в начале 70-х у тебя был вроде как нервный срыв?

Пол: Что-то такое было. В Beat­les у нас была дежурная шутка: «Что нам делать, когда лопнет пузырь?» А потом он лопнул, и я уехал к себе на ферму в Шотландию, и там долго думал над тем, что делать дальше. Я серьезно думал над тем, чтобы вообще бросить заниматься музыкой. В голову лезли мысли бросить всё и заняться да хоть ядерной физикой. Хреново тогда было. Вставать по утрам не хотелось. Я много пил. Может, это и был нервный срыв, как ты говоришь. Сейчас мне кажется, я просто горевал. Горевал по распаду Beatles. И единственное, что я мог с этим сделать – сесть и писать музыку, а потом поехать в турне. Так всё само собой пришло к образованию Wings.

Джон: Вернемся к Beatles. Ревизионизм, начавшийся после смерти Джона, кажется, утомил тебя. Насколько важно для тебя то, как всё воспримут потомки?

Пол: Было время, когда нас всех беспокоила проблема того, что мы оставим после себя. Помню, я был в шоке, когда Джон начал думать о том, каким люди запомнят его после смерти. Ему это казалось очень важным. А я ему говорю: «Они запомнят тебя гребаным гением, потому что вот кто ты есть. Ну а тебе будет на все насрать, потому что ты будешь там, высоко, лететь через вселенную». И потом у меня был свой момент, когда я начал понимать, что имел в виду Джон, и я начал волноваться о своей роли в этом всем, и что люди запомнят. Было время, после смерти Джона, когда всё вышло из-под контроля. Что-то типа: «Джон был единственным по-настоящему талантливым музыкантом в группе, а Пол просто договаривался со студиями и всё такое…». Я начал думать, что надо рассказывать о себе, потому что вот моя история, и это важно… Со стороны, наверное, казалось, что я танцую на могиле Джона. Многие думали, что я пытаюсь выставить себя на первый план, опустить Джона. Но Джон был бы рад признать мою роль во всем этом. Он бы никогда себе чужую славу не присвоил.

Джон: Так, получается, сейчас для тебя вопрос наследства и памяти не так важен, как раньше?

Пол: Сейчас я считаю, что люди знают о том, что я сделал для Beatles. И даже так: от этого не уйти. От Beatles до сих пор идет энергия. Они как магнит. Чем дальше мы все, вчетвером, пытались отойти от этого, тем сильнее нас тянет обратно. До сих пор. Вот что меня удивляет. Бывают дни, когда я просыпаюсь, и напоминаю себе, что я писал песни с Джоном Ленноном. И я знаю, что у Джона были моменты, когда он думал: «Я писал песни с Полом Маккартни». Это невероятно, что он был частью этой стороны моей жизни. Это непередаваемое ощущение – вот у тебя не идет песня, и ты передаешь ее Джону, чтобы он ее закончил. Скучаю ли я? Конечно, офигеть как скучаю.

Перевод Максима Новокшонова