Ангелы никого не жалеют

В декабре житель города Еманжелинска Олег Павлов закончил работу над полнометражной киноверсией повести Антуана де Сент-Экзюпери «Маленький принц». Корреспондент «РР» отправился на Южный Урал, чтобы ответить на простой вопрос: зачем Павлову это нужно? Ответ оказался неожиданным. В своем фильме Олег Павлов рассказал, как стать счастливым, а заодно подорвал основы европейской цивилизации.

Куцая статейка на южноуральском портале о режиссере Павлове сообщала немногое: живет под Челябинском, отец четверых детей. Мутное фото изображало крупного мужчину со стильными кудрями, одетого небрежно, но со вкусом. Выражение лица не читалось.

Челябинский Маленький принц – это как каракумский пингвин. Такого не бывает. Решаясь отправиться в неблизкий Еманжелинск, я сильно подозревала, что никаких неожиданностей меня не ждет. Таинственный Павлов окажется заезжим дауншифтером или местным бизнесменом, уставшим от собственного всемогущества. Но я ошиблась.

Страны ближнего запределья

Клонясь всем корпусом то влево, то вправо, следуя причудам искалеченного позвоночника, Олег Павлов – поэт, художник, писатель и режиссер – распахивает передо мной покосившуюся калитку. Через присыпанный сенцом дворик проходим в маленькую беленую избушку, основательно рассевшуюся на льдистой земле. Холодные сени, теплые сени, кухня с кирпичной плитой. В комнате четыре кровати расположены по принципу тетриса – так, чтобы все вошли. На стенах несколько полок, забитых книгами, тяжелые балки потолка низко нависают над головой. Здесь живут Олег с женой и четырьмя детьми. Павлов не без гордости окидывает взглядом свои владения.

– Месяца три назад купили. Раньше в другой деревне жили. Потом перебрались на разрез, к Челябинску поближе. Сначала совсем маленький домик нашли, потом приглядели этот – повыше и попросторнее.

Местечко под названием Батуринский разрез – спутник Еманжелинска. Когда-то здесь добывали уголь, шахты обросли поселком и всякого рода разрезами вроде Батуринского. В конце 80-х угледобычу закрыли, население пережило острый шок безработицы, но быстро освоило рабочие возможности Челябинска и худо-бедно утешилось.

В Еманжелинске все как везде: старенькие пятиэтажки, обязательный дворец культуры с облупившимися колоннами и трогательные статуи Ленина, заботливо вымазанные известкой. На Батуринском разрезе тоже как везде: крошечные избушки, гравийный проселок, лай собак. Кругом башкирская степь, но здесь пейзаж почти горный: высокие заросшие холмы старых угольных отвалов перемежаются голыми дюнами – следами песчаных разработок. За ними пустой, как по линейке прочерченный горизонт: ни дома, ни дороги, ни телевышки. Россия ли? Тунис? Монголия? Экзюпери пролетал где-то рядом.

– Сейчас нет никого, – объясняет Павлов звенящую пустоту дома, – все в школе. Сегодня там родителям спектакли показывают. Жена пошла. Три спектакля надо посмотреть.

Невысокий, изогнутый болезнью человек, сидящий на продавленном диванчике, излучает абсолютное счастье. Седые кудри обрамляют улыбающееся лицо, придавая ему нечто французское из времен Фронды. Умные глаза, бородка-эспаньолка – лицо рафинированного интеллектуала. Если что и отягощает этот светлый и умный взгляд, то вовсе не болезнь, не нищета, но бремя вековой культуры.

– Родился в Удмуртии, но в три года переехали в село Писанское Свердловской области, – докладывает Павлов. – Там жили долго. Мама была директором школы. Преподавала русский язык. Нас было три брата: старший Александр, средний Володя и младший я. Ну, мы, понятно, читали. Все новинки из школьной библиотеки сначала к нам попадали. Там и «Маленького принца» прочитал. Лет в десять. Отдельной книжки еще не было. В альманахе «Круглый год» вышел перевод Норы Галь. Вообще в детстве было три книжки-эпохи: «Карлсон», «Винни-Пух» и «Маленький принц». Мы и с детьми с этого начинали.

Трое братьев нашли неожиданное увлечение. В такой же покосившейся избушке в Писанском было организовано маленькое издательство, бесперебойно выдававшее на-гора массу рукописной продукции: газеты, журналы, книги.

– Издательство называлось «Домриз», домашнее рукописное издательство потому что, – рассказывает Павлов. – У меня был журнал «Котенок», у Володи – «Ласточка», у старшего, Александра, много было разных. Как делали? Брали тетрадку и оформляли, писали тексты. Были еще газеты – просто тетрадный лист. Моя называлась «Огонек». Диафильмы делали. Ну, никаких проекторов не было, конечно. Брали пол тетрадного листа, рисовали картинку, внизу писали текст. Как диафильм, только не на пленке.

– А кто же подписчиком был?

– Сами! Там все серьезно было: общие собрания, выборы главного редактора, казначея, почтальона.

– А в деревне об этом знали?

– Нет, никто не знал. Это все только дома, закрыто ото всех.

В перерывах между изданием периодики трое братьев обратились к монументальному жанру историографии. Каждому принадлежало по собственной стране. У Олега была Котятская Народная Республика. Эпохальный труд, посвященный КНР, назывался «История Рутической Коти».

Население Коти составляли полулюди-полукошки. Все у них было как у людей, только голова кошачья. История Коти очень напоминала историю России. Начиналось все с первобытно-общинного строя, подсечно-огневого земледелия и медленно развивалось в сторону монархии, конституции и начала освободительного движения. Периодически Коть потрясали народные восстания и войны. Был даже свой Пугачев по имени Еван Сулубек.

К тому моменту, когда Олег взялся увековечивать Коть, то была довольно-таки патриархальная страна во главе с конституционным монархом Василием Павловым. Когда монарх совсем распустился и стал откровенным паразитом, живущим за счет добрых граждан, Олегу пришлось организовать революцию. К власти пришел народный герой Ричард Громов. Однако романтика быстро сошла на нет, и героя Громова тихой сапой оттеснил от руководства страной Тихон Павлов, брат казненного Василия.

– Это был такой Сталин, понимаете! – блестя глазами, рассказывает поседевший историограф. – Я его специально продержал год у власти, чтобы потом там началась оттепель и к власти пришел идеальный президент Пушок Беленький. Вот это был человек! На базе закона работал.

Так как Коть существовала не сама по себе, а на большом материке Котландия, – пришлось писать историю сопредельных стран: Котфранции, Котанглии и Котниагрии, в которой почему-то жили только черные кошки.

Страна среднего брата Володи называлась ОСЗ – Объединенная Страна Зверей. Там царила просвещенная монархия под управлением любимца народа мудрого царя Льва. У старшего брата отдельной страны не было. Он курировал историю города Павлограда, который располагался на живописном острове в океане. В нем, как в Голливуде, были сосредоточены киностудии и самые крупные мировые издательства.

Судьбы Рутической Коти, ОСЗ и великого Павлограда занимали братьев ни много ни мало 10 лет. Объем изданной за это время литпродукции исчислялся томами.

– Я с тех пор всегда писал. Первый свой сборник напечатанным увидел только в 45 лет, в 98-м году, – печально повествует Павлов. – Потом много чего выходило. За повесть «Дом в Оболонске» премию получил. Оболонь знаете что означает? У Даля это когда все облекается, включается в единое целое.

Гордо поводя подбородком, Павлов выкладывает главный козырь: в ноябре прошлого года он был избран председателем Челябинского отделения Союза писателей России. Денег это не приносит никаких, но есть свой кабинет, статус и масса хлопот. Теперь в руках Павлова будущее южноуральской литературы: надо популяризировать, издавать, выбивать деньги, сводить писателей и читателей. В общем, это именно то, что в России называется жизнью: неблагодарно, но интересно. 

Краткая история ангелов

– Ну, братья мои были люди скромные, а я-то известный выскочка, – мы снова возвращаемся во времена детства. – В 63-м году я, так сказать, не удержался: написал рассказ и отправил в журнал «Пионер». И его напечатали! Более того, прислали письмо с предложением писать еще. А я возьми да и расскажи им про наше издательство, про журналы, диафильмы и все такое. 

В то время в журнале «Пионер» работал Владимир Глоцер – отличный журналист, эссеист, литературный секретарь Чуковского и просто хороший человек. Тогда он как раз собирал материал для книжки «Дети пишут стихи». Энтузиаст Глоцер не побоялся расстояний и приехал в Писанское знакомиться с юными гениями. Снял по соседству дом и прожил в деревне несколько дней. Домохозяйка заломила по местным меркам немыслимую цену. Глоцер заплатил не торгуясь. Женщину это так поразило, что она тут же решила: надо просить больше. Одной идти было страшно, поэтому позвала соседа. Соседу тоже было страшно, и для храбрости он решил выпить, но несколько увлекся. В общем, к Глоцеру завалились хозяйка с пьяным соседом и потребовали денег. В дневниках Чуковского после этой истории появилась такая запись: «Приезжал Володя Глоцер. Был на Урале у братьев Павловых. Говорит, лица ангелов. А вокруг пьянь».

Приезд Глоцера имел последствия. По стихотворениям юных Павловых московская студия сняла диафильм. Совершенно настоящий. За диафильм полагался реальный гонорар. Глоцер предложил маме братьев потратить его на поездку в Москву – устроить детям литературные каникулы.

– Жили в гостинице «Юность». Цивилизация! Мы же до станции на лошадиной упряжке ехали. А там – лифты!

Главным Глоцеровым подарком был Чуковский.

– Ехали к нему в Переделкино через лес. Зима, сказка, – восторженно закатывает глаза Павлов. – Заехали в Дом литератора, Чуковский к нам вышел, повел к себе на дачу. Пока вел, показывал: это дача того-то, эта – того-то. Вдруг говорит: «А вот, смотрите, Катаев рубит дрова». Потом чай пили с черничным вареньем.

Поездка в Москву семью потрясла. Мама вернулась из путешествия с твердым убеждением, что так дальше жить нельзя: детям нужен город, образование, культура. Провели ревизию родственников и выбрали Златоуст. Дальше была юность, первые дружбы, любови, мечты, разочарования – все как положено.

– Ну и, конечно, как школу закончил, поехал поступать в Щукинское училище. Разумеется, не поступил. Пошел в  ГИТИС – примерно с тем же успехом. И вот уже после этого вернулся в Челябинск и стал поступать в наш Институт культуры на режиссера.

После института Павлов с группой товарищей решил организовать свой театр, только кукольный. Разослали 50 писем по всему Союзу – кому нужен кукольный театр? Пригласили в Горно-Алтайск. Думали, ненадолго, оказалось – на 10 лет.

Согласно плану детских культурно-просветительских мероприятий, объездили весь Алтай, почти всю Сибирь с обязательными заездами на БАМ. Областные филармонии приглашали театр как палочку-выручалочку. Есть такие точки на карте России, до которых можно добраться только на вертолете. Но дети живут и там, и согласно плану, их надо было радовать. Драмтеатр с декорациями и костюмами не пошлешь, а кукольная компактность делала всех счастливыми. Потом снова был Златоуст, работа директором дома культуры, женитьба, переезд в Челябинск, бездомность, скитание по съемным углам и окончательное оседание на Батуринском разъезде, решившем вечный квартирный вопрос.

В 96-м году родилась старшая дочка Ольга, в 97-м Вероника, в 2000-м Тимофей, а в 2003-м Алексей, то есть Маленький принц.

Действующие лица и исполнители

– Я почему решил фильм снимать? – объясняет Павлов. – Потому что мы на Алешу смотрели и понимали: еще чуть-чуть – и все, вырастет. Не будет уже вот этого, детского. А он у нас такой… Сейчас увидите…

Во дворе слышны звонкие детские голоса – семья вернулась из школы. В прихожую стремительно вваливаются все по очереди: Ольга, Вероника, Тимофей, Леша. Тяжело опираясь на палку, медленно входит Елена. Дети, с подозрительным любопытством косясь на меня, быстро шмыгают в комнату, занимая стратегические позиции на кроватях.

Знакомимся. Дети настороженно поглядывают, а я пытаюсь угадать, кто есть кто. Вот этот хитрец, косящий на меня лукавым глазом, как пить дать Маленький принц. Умненькая рожица за ноутбуком – хлебом не корми, мудрый Лис. А неторопливая, тихая, исполненная достоинства Вероника, прячущая за роскошными кудрями глаза роковой красавицы, кто же как не Роза?

– Где же твои кудри, Маленький принц? – спрашиваю я у Алеши, стриженного почти под ноль.

Десятилетний хитрован вместо ответа совершает сложнейшую мимическую операцию с одновременным распахиванием огромных глаз, закусыванием нижней губы и подниманием бровей на разную высоту. Если это попробует изобразить взрослый, получится фильм ужасов. Но Принц имеет в виду что-то вроде: «И вы туда же! Отстаньте же от меня, в конце концов, все!»

– Да-а, кудри, – грустно тянет Павлов-старший. – У меня с детьми неразрешимый конфликт. Я же битник. Хипарь. Рок до сих пор слушаю. Волосы у мальчиков должны быть длинные. Как у нормальных людей. А они, видите, стригутся. Я их прошу: не стригитесь! А они стригутся.

Принц-Леша победно скачет попой по кровати.

– Легко сниматься было?

Быстрая стрельба глазами.

– Ага.

– А какая самая сложная сцена была?

Принц снова исполняет сногсшибательную пантомиму, означающую что-то вроде: «Я бы вам мог столько всего рассказать, но вы же все равно не поймете!»

– Роза! – наконец, причудливо закатив глаза, объявляет Принц. – Это когда я должен был сказать про Розу: «Она моя!» А у меня не получалось.

– Что не получалось?

– Ну, сказать не получалось, – Принц-Леша снова приступает к изучению прыгательных возможностей кровати. – Надо было серьезно сказать, а мне так смешно было, что я смеялся все время!

– Это тот случай, когда актер победил режиссера, – комментирует Павлов-старший. – Мне казалось, что серьезно надо говорить. Кучу дублей сделали, поругались с ним. А он все хохочет. Ну, думаю, ладно, доснимем, как настроение будет. А потом посмотрел, что получилось: черт возьми, а ведь так и надо! Так в фильме и остались эти несколько дублей с его смехом.

Принц тут же демонстрирует чудное свое искусство – смеяться. Звонкое, легкое искусство, которое обычно безвозвратно теряют взрослые.

– Тебе самому нравится Маленький принц?

– Ага, – Леша таращит из-за подушки хитрый глаз.

– А что в нем самое лучшее?

Леша усаживается на постели и старательно делает серьезное лицо. Морщится светлый лоб, ползают во все стороны живые брови, губы отплясывают сложнейшую чечетку под названием: «Молчите все! Я думаю!»

– Он добрый! – громогласно объявляет Принц, и тут же хохот, прыжки и затихание под подушкой с выглядывающим наружу настороженным глазом: что дальше?

– А самая любимая сцена у тебя какая?

Принц с неподражаемым величием коронованной особы снова вылезает из-под подушки. Секундная задумчивость, и снова взрыв – смех, прыжки, рожи:

– Когда надо было на папу ругаться.

– Ну да, конечно! На папу поругаться святое дело! – папа звонко хлопает себя по коленкам. – Это то место, где про барашков, которые едят розы. Он там кричит: «Разве это не важно?!» С одного дубля сняли. Как по маслу!

– Долго снимали?

– Нет, – подает голос из угла мудрый Лис – Тимофей. Лису тринадцать. Он уже почти все понял про жизнь, но никому этого не скажет. Ну, разве только тому, кто его приручит. Это не так-то просто, но дело того стоит. Он затаился и ждет. И разговаривать со мной он сегодня не будет – только вот так, из глубокой своей норы. Все видит, все слышит, просто сейчас он занят – постигает и обдумывает.

Вероника-Роза достает из-под кудрей роковой взгляд.

– Фильм снимали полтора года. Лето, осень и еще одно лето, – говорит сладкоголосая птица юности.

– А какая сцена для тебя самая дорогая?

– Самый личный эпизод – когда Роза прощается с Маленьким принцем. Там она добрая. А вот вначале, когда она злая, было сложновато.

– Тебе самой нравится ваш фильм?

Роза благосклонно качает королевской головой:

– Там есть интересные переходы между эпизодами.

– Ты уже знаешь, кем хочешь стать?

– Знаю, – с невозмутимым величием отвечает она. – У меня будет свой магазин и, возможно, кафе.

Не верю своим ушам: Розы бизнесвуменами не бывают!

– Ничего странного, – пожимает плечами Роза. – У меня характер такой: я ставлю цели и всегда их достигаю. Прошло время, когда в бизнес шли бандиты. Нужно, чтобы этим честные люди занимались. Мне нравится логика, нравятся цифры. Я заняла третье место на областной олимпиаде по математике. Вот сейчас увлеклась танцами.

Я чувствую себя так, как могли бы чувствовать себя подданные совершенной монархини: да здравствует королева Роза! Да здравствует! 

Ольга самая старшая и самая занятая. В фильме она не снималась. Довольно того, что вместе с папой играет в кукольном театре. Ее амплуа – Пятачок. Смотрю на почти взрослую серьезную девушку с туго заплетенной косой и понимаю: Пятачок – это так, пустяки. Передо мной стоит Антигона, Федра и Медея в одном лице. Вообще-то Ольга торопится, но жесты сдержанны и достойны. Неуязвимая отличница, она после девятого класса поступила в одну из лучших школ Челябинска и тут же перевелась на экстернат: количество понтов у одноклассников показалось антисанитарным. Ольга только что вернулась с работы – разносила по домам почту, а сейчас надо бежать на автобус до Челябинска: она заканчивает областную фотошколу, сегодня экзамен – репортажная фотография.

– А что тебе в ней нравится? Какой жанр?

– Я поклонница черно-белой съемки, – терпеливо объясняет Ольга свое творческое кредо, – Картье-Брессон, Диана Арбус. Люблю снимать портреты, лица. Видишь человека и сразу понимаешь: вот это я хочу снять. Лица должны быть с тайной, с историей.

– Пойдемте обедать! – раздается из кухни спокойное глубокое сопрано мамы Елены.

За небольшим столиком, крытым старенькой клеенкой, вся семья не помещается. Елена, поводя выразительными глазами, молчаливо разливает суп по тарелкам.

– Вы, наверное, тоже что-то сочиняете, пишете?

– Нет, – спокойно качает она головой, – я самый обычный человек, занимаюсь семьей и детьми. Ничего не заканчивала. После школы пошла работать. Мои родители умерли, воспитывала меня бабушка. Надо было помогать.

– Вы живете совсем не так, как большинство. Вас это не смущает?

– Нет, нисколько. Каждый имеет право жить как хочет.

– У вас прекрасные дети. Вам не тяжело их воспитывать?

– У моей бабушки было 12 детей, и я всегда знала, что детей у меня будет много. Я не строгая мама, и детей мы никогда не воспитывали. Просто живем. Дети же тоже личности. Что ими руководить? Их любить надо, вот и все.  

Елена мягко и сдержанно улыбается. Похоже, семейные роли здесь распределены классически строго: выдумщик отец, который вносит в жизнь элемент непредсказуемости, и мать как неколебимая опора спокойного постоянства. Детям просто некуда деваться – приходится расти веселыми, образованными и уверенными в себе.

Странным кажется только одно: почему они не жалуются? Именно об этом думаю я, прихлебывая суп c тушенкой. Весь мой журналистский опыт, опыт сотен моих коллег, опыт социологов, политиков, гуманистов всех времен и народов говорит: они должны жаловаться! Вся европейская цивилизация создана только для того, чтобы пролить над ними слезы умиления и протянуть скорбящим руку помощи. ООН, Красный Крест, ЮНЕСКО и тысячи международных фондов ежесекундно стоят на страже их интересов. Вы только попросите, а уж мы положим к вашим ногам всю нашу широко разрекламированную любовь, все наше рафинированное сострадание. Мы до краев заполним вашу убогую хижину соплями мировой скорби – вы только попросите! А они не просят.

Вот они сидят передо мной на своих продавленных кроватях, стреляют хитрыми глазами, хохочут, читают книжки, снимают кино, мечтают, валяют дурака, решают задачки по математике, дрыгают ногами – и ничего не просят. Эй, вы, счастливые вне закона, что вы делаете со всеми нами? Зачем подрываете основы цивилизации? Здесь, на краю земли, в забытом богом песчаном разрезе, вы не имеете права быть счастливыми! Что останется нам, профессиональным гуманистам, если вы отнимите у нас наше священное право в перерывах между заседаниями и банкетами, благотворительными вечерами и приемами на высших уровнях отирать слезы страждущих?

Я доедаю суп. Мне стыдно.

Руководство для всех, кто оказался в Пустыне

– Знаете, я всегда занимался только тем, чем мне хотелось, – объясняет Павлов, стоя на промерзшей земле двора напротив квохчущего куриного загончика. Я курю, а некурящий Олег составляет компанию.

– Никогда никому не завидовал и вообще не мучился: деньги, карьера – как-то это было неинтересно. Один раз только в молодости дал себя соблазнить. Меня на завод художником пригласили. Ставки не было, но им хотелось, и они оформили меня фрезеровщиком третьего разряда. Я получал 180 рублей. Представляете, это по тем-то временам! Я тогда камеру себе купил с длинным фокусом. А потом мне это так надоело: афиши, объявления какие-то… Все бросил и уехал в деревню худруком – на 40 рублей. Ну, вы же понимаете, что такое в деревне худрук. Я там был и швец, и жнец, и на дуде игрец. Рок-группу собрал, на электрогитаре играл, танцевальный кружок вел, концерты организовывал, спектакли ставил – вот была жизнь!

– У вас были моменты отчаяния?

– Были конечно, причем разные. И на личной почве, когда изменяла любимая, – казалось, все, жизнь кончилась. И на работе были конфликты: надо было уходить от дурака-начальника, а дело бросать не хотелось. И в дружбе – друг как-то пригласил на работу, я пошел, а он попытался надо мной встать, подчинить. В результате разрыв, бездомье, безденежье. Ну и, конечно, проблемы со здоровьем. Помню, лежал в ортопедии Боткинской больницы в Москве и рисовал Маленького принца. Ему было еще трудней. Я был на полгода прикован к постели, а он на год к Земле.

Мы снова возвращаемся к теплой плите и начинаем собираться. Едем в Челябинск смотреть почти окончательно смонтированную версию кинокартины. Дома устроить показ не получилось: упало напряжение, компьютер фильм не грузит. Пока Олег упихивает в сумку нужные бумажки, расспрашиваю, откуда вообще взялась идея фильма.

– Я про Маленького принца всю жизнь думал. Ну не мог я его не снять! Он лез изо всех дыр. Были моменты, когда мальчики уставали, я злился, убеждал, уговаривал, потом ехал один на площадку и снимал пейзажи. Возможно, это одержимость. Но ведь она не во вред людям, – Павлов возится со своей сумкой, пихая в нее пачки документов, от которых зависит судьба южноуральской литературы. Говорит через плечо, как будто неважное.

Хроника трансформаций павловского Принца чем-то напоминает историю Рутической Коти – тут вся павловская жизнь. Сначала Принцем Олег был сам. Даже учился летать, как он. Не получилось. Потом Принц стал чем-то вроде младшего брата, которого всегда хотелось спасать, оберегать. Когда кончилось детство, Принц превратился в прекрасную девочку-актрису из любительского театра. Тогда Павлов носился с идеей поставить Экзюпери на сцене, и девочке предназначалась главная роль. Но страсти Павлова девочку только напугали. Играть она отказалась, спектакль не состоялся, как и личное счастье. Но образ Принца остался.

– Мне все чаще стали видеться крылья за его спиной, – рассказывает Олег. – Что интересно, Экзюпери тоже поначалу рисовал крылатого мальчика и только потом очень мудро заменил крылья шарфиком. Кому надо, и так поймут.

За много лет Павлов успел примерить на себя всех действующих лиц: бывал и Лисом, и Фонарщиком, и Королем. Остановился на Летчике. Но в фильме играть не хотел – говорит, комплексовал жутко. Пригласил на роль приятеля, долго мучил его и себя, пока дети наконец не объявили забастовку. Летчиком может быть только папа – иначе они сниматься не хотели. И Павлов решился.

– Понимаете, Летчик, самолет, пустыня – все это метафоры, – Олег присаживается на край дивана и на минуту забывает о судьбах южноуральской литературы. – Не в этом дело. Дело в том, что взрослый, сильный человек однажды оказывается на краю катастрофы. Попадает в тупик внутри самого себя. Больше нет сил. Пустыня – это когда у тебя ничего нет. Когда ты ничего не можешь. И вот тогда ему дарится эта встреча. С кем? Кто приносит себя в жертву, чтобы доказать – есть другой мир, где можно сотрясаться от малейшего вулкана на другом полюсе Земли? Кому надо, и так поймут.

Павлов смущенно улыбается и наконец застегивает свою безразмерную сумку.

Источник: expert.ru