Это интересно

МИХАИЛ ФОНОТОВ
Писатель, краевед

"Каждый раз, когда поднимаюсь на Нурали, на меня находит наваждение какой-то инородности или даже инопланетности. Сам хребет выглядит стадом огромных ископаемых животных, которые в глубоком сне лежат, прижавшись друг к другу. Он словно скован беспробудной задумчивостью, он каменно молчит, но кажется, что где-то внутри его тлеет очень медленное и едва угадываемое желание пробудиться".

АНДРЕЙ ЯНШИН

Можно ли всю жизнь прожить у реки и так и не побывать у ее истока? Конечно. Но побывать – лучше. Но зачем?

Вход в аккаунт

Живущий в премудрости...

Томас Мертон (1915-1968) - монах-траппист, поэт, богослов, мыслитель
ТОМАС МЕРТОН (1915-1968)
Монах, мыслитель, поэт
Текст: Андрей Кириленков

 

К 30-летию со дня смерти Томаса Мертона Наталья Трауберг писала:

"Многие не без основания полагают, что "настоящий XX век" начался в 1914 году. В таком случае середина столетия примерно совпадает с тем годом, когда Западную Церковь возглавил папа Иоанн XXIII. Во всяком случае те, кто помнит его понтификат, чувствуют, что сердцевина века пришлась именно на те годы. Описывать их трудно, если не кощунственно: такое сочетание детских чудес и адских ужасов под силу только жизни и Библии. Многие спасали тогда мир своей молитвой, но сейчас, когда думаешь об этом, на память все чаще приходят имена двух западных христиан: Иоанн XXIII и Томас Мертон.

"Добрый папа Ян" — как назвал первого сразу после его смерти кардинал Вышинский — промыслительно носил в миру имя Анджела. Его многолетний дневник поражает младенческой чистотой, которая ничуть не умаляла, а подчеркивала глубину и мудрость автора.

А Томас Мертон — настоящий мальчишка XX века, самолюбивый, распушенный и довольно циничный, — очнулся лишь тогда, когда зашел в полный тупик. Он поступил в монастырь, отринул все мирское и с неофитским максимализмом принял "все церковное". Он стал траппистом, дал обет молчания, хотел пожертвовать писательским даром — но этого Бог не попустил. Начальство, далеко не всегда понимавшее и одобрявшее Мертона, на сей раз из тех или иных соображений приказало ему и писать, и печататься. Его автобиографию "Семиярусная гора" далеко не без оснований сравнивают с "Исповедью" блаженного Августина. Запутавшиеся дети века часто узнают в ней себя.

Когда Мертон вышел к людям из "неофитского затвора", то в книгах, поездках, телебеседах его уже, как Давида, "снедала та ревность по доме" (Пс 68:10), без которой нет подражания Христу.

Уже не восторженным неофитом, а "мудрецом и пророком" он переписывался с Иоанном XXIII. Понтифик так почитал Мертона, что прислал ему свою столу, в которой был интронизирован. Они договорились молиться о мире (и в первом, и во втором смыcле этого слова)".

Ниже мы приводим послесловие Андрея Кириленкова, переводчика многих текстов Мертона, к работе последнего  "Одинокие думы". По сути, оно является кратким описанием жизни и введением в творчество этого удивительного и самобытного мыслителя, который, впрочем, ни на йоту не отходил от христианской духовной традиции:

Разнообразные, порой самые невероятные, домыслы о Томасе Мертоне стали появляться ещё при его жизни. Его книги читали многие, но никто, кроме близких друзей, не знал его лично и не видел его лица (цензоры запретили Мертону помещать в книгах фотографии и подписывать их монашеским именем Людовик). Те, кто помнил Мертона по «Семиярусной горе», часто не верили, что книги, вышедшие спустя годы, написал тот же человек. Людей тяготила неизвестность, и каждый рисовал образ автора по своему образу и подобию. Сам Мертон - незадолго до своей гибели - писал в предисловии к японскому изданию «Семиярусной горы»: Говорят, будто я снял с себя монашеские обеты, вернулся в Нью-Йорк; уехал в Европу, в Южную Америку, Азию; ушёл в затвор, женился, спился, умер… Я всё ещё в монастыре и не собираюсь бежать. У меня нет сомнений, что я - на своём месте. Ещё одна живучая выдумка о Мертоне – будто бы он тайно принял посвящение в одной из восточных традиций, став этаким «двоеверцем». Всякий, кто всерьёз знакомился с его наследием и жизнью, понимает, что это - полнейшая несуразица. Да, в последние годы жизни Мертон часто шокировал и орденское начальство, и наивных правоверных католиков; да, он всерьёз интересовался нехристианскими духовными традициями и неплохо в них разбирался. Но на всё это у него были основания: он делал это из глубины сердца, до конца преданного Христу. На свете есть три вещи, за которые я не устану благодарить Бога: дар веры в Христа, моё монашество и моё призвание писать и делиться своим опытом с другими, - писал Мертон.

Томас Мертон как автор мало известен в России. На русском языке были изданы только несколько его эссе о духовной жизни, несколько писем, в том числе Борису Пастернаку и доктору Судзуки. О нём самом русский читатель может узнать из его биографии «Живущий в премудрости», написанной лично знавшим Мертона православным писателем Джимом Форестом.

Мертон оставил после себя много книг, дневников и писем. Поразительно много, если учесть, сколько времени у него уходило на молитву и монастырские послушания. Знаменитым его сделала вышедшая в 1947 году автобиография под названием «Семиярусная гора». Затем последовали ставшие духовной классикой сборники эссе о духовной жизни – «Семена созерцания», «Человек – не остров», «Одинокие думы», дневник «Знамение Ионы», сборники духовных стихов, жития святых, сборники статей «Спорные вопросы», «Догадки виновного наблюдателя», «Созерцание в деятельном мире», «Порыв в неизреченное» и многое другое. Уже после его гибели вышли несколько томов его дневников и писем.

Мертон много писал и до обращения ко Христу. Свой первый роман он начал ещё в 12 лет. Он был талантлив и честолюбив, но издатели его не жаловали. Как много издают плохих книг, - сетовал он, - почему же никто не издаст мою плохую книгу? Погоня за славой изнурила его, и, поступая в монастырь, он готов был отречься от своего писательского призвания, как он отрёкся от годами разрушавших его тщеславия и стремления взять от жизни всё возможное.

Томас Мертон родился в 1915 году в семье художников. Отец его был из Австралии, мать – из Америки. К 15-ти годам Мертон осиротел. В 17 лет он, под влиянием римских раннехристианских храмов и икон, горячо, но ненадолго, обратился к Богу. Поступив через три года в кембриджский Клэр-колледж, он совершенно отошёл от веры и, не оставляя, правда, учёбы, стал погружаться на самое дно. Пал он в тот год достаточно низко. По окончании курса в Кембридже Мертон уехал в Нью-Йорк к родителям матери. Там он примкнул было к коммунистам, но скоро в них разочаровался. Учился он в Колумбийском университете; был изрядно начитан и защитил диссертацию об Уильяме Блейке. Какое-то время по приезде из Англии Мертон продолжал разбитную жизнь, был душей студенческих вечеринок. Друзья даже советовали ему бросить науку и пойти в джаз-музыканты.

Господь в очередной раз позвал в Себе Мертона, когда тому было 24 года. На этот раз тихий голос Христа окончательно изменил его жизнь. 18 ноября 1939 года Мертон принял крещение в Католической церкви. Большую роль в его обращении сыграли некоторые из его университетских преподавателей и книги Уильяма Блейка, Этьена Жильсона, Жака Маритена, Джерарда Мэнли Хопкинса. Мертон очень хотел стать священником и пытался поступить во францисканский орден, но получил отказ после исповеди за всю жизнь.

Не без труда пережив крушение своих неофитских надежд и проработав какое-то время преподавателем и добровольцем основанного Екатериной де Гук Дохерти Дома дружбы в Гарлеме, Мертон выбрал-таки образ жизни строгий и покаянный. Он мечтал об ордене камальдолийцев (или камальдулов), живших колониями отшельников, но в Америке их не было, а перебраться в Европу, где разгоралась Вторая мировая война, было невозможно. В конце концов он выбрал аббатство Девы Марии Гефсиманской в Кентукки, принадлежащее католическому ордену траппистов, или цистерцианцев строго устава. Это был общежительный монастырь со средневековым укладом жизни. Его монахи строго постились и молчали большую часть года, объясняясь только знаками.

10 декабря 1941 года Мертон был принят послушникам в Гефсиманию. Он понимал, что приносит в жертву свои писательские амбиции, и был готов совсем отказаться от писательства. Раздав всё свое – отнюдь немалое по тем временам – имущество, он стал нищим монахом и остался таковым до конца своих дней. В монастыре Мертон почувствовал, что не может не писать, и первое время исповедовал духовнику свою тягу как искусительный помысел. Но духовник и настоятель неожиданно поддержали его и благословили писать. Первые шесть лет монашества прошли на одном дыхании. Но потом общежительный устав стал тяготить Мертона, который стремился к большему уединению, чем то, которое имел в Гефсимании. Период неопределённости и сомнений продлился восемь лет – с 1947-го по 1955-й годы. Именно в это время появились на свет «Одинокие думы».

В трудное для Мертона время настоятель Гефсимании выхлопотал ему у орденского начальства разрешение на то, чтобы жить одному. В полной мере воспользоваться этим разрешением Мертон смог только в 1965 году, но уже в 1949 он мог проводить отведённое ему на писательство время в подвальчике, располагавшемся недалеко от настоятельской кельи. Там Мертон мог быть совершенно один. Проблема ушла… В подвале так тихо… в окружающем меня безмолвии я погружаюсь в Божие присутствие и сам делаюсь безмолвен, -писал он в дневнике.

Год 1952 был особенно тяжёл. Мертон переживал упадок сил и был близок к отчаянию. Он чувствовал себя оказавшимся в духовном мраке, который, впрочем, оказался для него плодоносным. Я всё лучше понимаю, что единственно важное в жизни – это предстояние Богу и желание исполнить Его волю. Временами я не способен ни на то, ни на другое, да и вообще не способен ни на что. Впрочем, и в этой муке я предстою Богу, понимая, что я совершенно бессилен и ничего не знаю, - писал он. Видя, какой внутренний кризис переживает его монах, настоятель благословил Мертона проводить в уединении больше времени, чем прежде. Это был уже 1953 год. Временным скитом суждено было стать заброшенному сараю, расположенному в лесу неподалеку от монастыря. Мертон мог быть там один до ужина.

Своё временное лесное прибежище Мертон, с благословения настоятеля, назвал скитом св. Анны. Вот то, что я так долго ждал, что искал всю свою жизнь… Я, наконец, понял, что значит найти своё место в структуре бытия, - писал Мертон в дневнике в феврале 1953 года. Скит был очень маленьким, но в нём было тихо, а из его раскрытой двери открывался изумительный вид на уходящие за горизонт холмы и леса. Стены скита были черно-белыми, как и облачения монахов-цистерцианцев. Старый сарай стал символом единства. Все страны мира едины под этим небом… Нет больше нужды куда-то ехать. В полумиле от меня – монастырь, окружённый холмами, манившими меня куда-то целых одиннадцать лет. Я знал, что пришёл сюда навсегда, но до конца в это не верил. Холмы же всё говорили мне о какой-то иной стороне. Тишина скита св. Анны не манит на чужбину. Если мне позволят, я обоснуюсь именно здесь, - писал он. Далее Мертон вспоминает, как одиннадцать лет назад он был облачен в цистерцианские одежды и пишет, что скит св. Анны и есть эти одежды. Одиннадцать лет назад меня, сами того не зная, облачили в этот скит. Этот черно-белый домик – настоящее облачение; он даже греет, когда растопишь печку.

Свой скит Мертон сравнивал с крепостным валом между двумя мирами. Один из этих миров – монастырская братия, к которой он должен возвращаться. Теперь я могу приходить туда с любовью, - писал он, но тут же сетовал на то, что это возвращение – растрата, на которую он идёт ради Бога. Его влечёт другой мир, великая пустыня молчания, в которой я, пока жив, могу не говорить ни с кем, кроме Бога. Уединённая жизнь раз и навсегда разрешила бы все сомнения и неясности, которыми было полно его монашество. Живущий в уединении хуже кого бы то ни было знает, куда идёт. И всё-таки, он чувствует себя увереннее, чем кто бы то ни было. У него нет сомнений, что он идёт к Богу, туда, куда Бог ведёт его, но именно поэтому он и не видит перед собой дороги. Чуть позже похожие строки выйдут из-под пера Мертона и станут его знаменитой молитвой: Господь и Бог мой, я не знаю, куда иду… Эта молитва вошла в «Одинокие думы», её бесчисленное множество раз перепечатывали и читали самые разные люди.

«Одинокие думы» были написаны в одно время с одним из лучших эссе Мертона «Заметки о философии одиночества». Оба текста – плод его размышлений о потребности человека в одиночестве, о смысле уединённой жизни, которую он сам впервые по-настоящему вкусил. Только в «Одиноких думах» всё сказано скороговоркой, отрывочно, а в «Заметках о философии одиночества» - связно и целостно.

«Одинокие думы» пролежали без движения целых пять лет. Еще в 1955 году Мертон писал Жану Леклерку: Разбирая свои папки, я наткнулся на рукопись, которая, думаю, заинтересует Вашу «Монашескую традицию». Это – сборник коротких и простых размышлений об одиночестве, которые я записал два года назад, живя неподалёку от монастыря в чём-то наподобие скита. Скит всё ещё в моём распоряжении, только тишины там больше нет - совсем рядом страшно шумят какие-то машины.

«Два года назад» попадает на 1953 год, а тогдашнее пристанище Мертона – это, несомненно, скит св. Анны. Собственно, Мертон сам пишет об этом в предисловии. Место и время написания книги делает понятным и ее название. Это не «Мысли об уединении», а именно «Мысли в уединении», или, как это лучше звучит по-русски, «Одинокие думы». В целом – это книга о молчании и о соотношении молчания с речью и со Словом Божиим. Как свидетельствует сам Мертон, в ней записано то, что он хотел сказать самому себе и «тем, кто склонен с ним согласиться».

Кратко пересказать содержание книги невозможно. В ней нет сюжета, как нет его ни в «Семенах созерцания», ни в «Человек – не остров». Но главная мысль в ней есть - человек должен научиться слушать, в особенности – Бога и Слово Божие. Не научившись слушать в молчании, нельзя сказать ничего путного. Современный же человек совершенно теряется, когда его лишают слова. За словами он прячется сам и прячет свою тоску и неразрешённые внутренние проблемы. Молчание для него – мука, лишённая смысла и содержания, пауза между словами, а не живая реальность, творящая слово. Слова и шум изгнали молчание из жизни людей. Как писал Мертон, «растратив себя в празднословии, мы ничего не расслышим и никем не станем. В конце концов, когда от нас потребуется вся наша решимость, мы и вовсе лишимся языка, потому что без умолку говорили, не имея, что сказать». Молчание для Мертона осязаемо, наполнено жизнью; оно питается молчанием Божиим и подобно ему. Эта тема известна христианской традиции еще со времен мужей апостольских:

«Лучше молчать и быть, нежели говорить и не быть. Хорошее дело учить, если тот, кто учит, и творит. Поэтому один только Учитель, Который сказал и исполнилось; и то, что совершил Он в безмолвии, достойно Отца. Кто приобрёл слово Иисусово, тот истинно может слышать и Его безмолвие, чтобы быть совершенным, дабы и словом действовать и в молчании открываться. Ничто не сокрыто от Господа, напротив - и тайны наши близки к Нему. Посему будем всё делать так, как бы Он Сам был в нас, чтобы мы были Его храмами, а Он был в нас Богом нашим, - как Он и действительно есть, и некогда явится пред лицом нашим, потому мы справедливо и любим Его».

Перелом в духовной биографии Мертона наметился в 1958 году, и знаменовало его событие, произошедшее с ним в одну из его поездок в Луисвилль по издательским делам. Идя по улице и глядя на людей, он словно очнулся ото сна и …увидел, что каждый человек … светится её (Премудрости – А.К.) красотой, чистотой, застенчивостью, хотя не знает, кто он на самом деле … не ведает, что каждый из нас – то бесценное Дитя Божие, которое от начала мира играет пред Его лицом. Поистине, сначала человек отдаёт себя Богу, а потом Бог отдаёт его людям, как говорил старец Паисий Афонский. Начав со страстного отречения от мира, аскезы, послушания, простой евангельской жизни, Мертон достиг духовной зрелости, «вернулся в мир» уже в новой ипостаси – печальника и молитвенника за мир, пророка. По его собственным словам, мир, из которого он некогда ушёл, теперь получил право на его безмолвие.

Начиная с 1958 года Мертон переписывается с очень многими и разными людьми. Путешествовать он, как монах, давший обет оседлости, не мог, и письма были единственной возможностью участвовать в делах мира, которому он сострадал. В декабре 1960 года он поселился (сначала на часть дня) в скиту «на масличном холме». Его одиночество начало плодоносить. Он писал об американском обществе, холодной войне, ядерной угрозе так, как в то время не отваживался писать никто из его собратьев-католиков. Орденское начальство заставило его замолчать, но уже в 1963 году вышла папская энциклика «Мир на земле», созвучная взглядам Мертона. В 1964 году он встретился с доктором Судзуки, с которым переписывался несколько лет. Одним из первых на Западе Мертон прочёл «Доктора Живаго» (ещё в итальянском переводе) и писал Пастернаку письма, за которые тот впоследствии благодарил его и говорил, что высокий дух и молитвы Мертона спасли ему жизнь.

В краткой заметке невозможно даже бегло перечислить всё, что интересовало Мертона, на что он откликнулся как монах и христианин. Скажем только, что к нему вполне можно отнести слова старца Паисия Афонского:

«Те, кто трудятся смиренно, стяжевая добродетели, и расточают смиренно, по любви, свой таинственный личный опыт, суть величайшие благотворители, потому что раздают духовную милостыню и весьма действенно помогают немощным или колеблющимся в вере душам. Если они опять каким-либо образом возвращаются в мир по любви, то уже – изгнав мир из себя. Они уже взлетают в небеса и мир более не теснит их».

Томас Мертон погиб при таинственных обстоятельствах в ночь после доклада на монашеской конференции в Бангкоке, ровно в 27-ю годовщину своего поступления в монастырь. Смерть, наступившая от ожогов, была как бы исполнением его пророчества о самом себе, напечатанного в конце «Семиярусной горы»: Ты вкусишь настоящего одиночества, Моей муки и нищеты… ты умрёшь во Мне и всё обретёшь в Моей милости… Чтобы ты стал братом Богу и познал Христа опалённых.

Кратким очерком его духовности была бы надпись на обратной стороне маленькой иконы Божией Матери, которую он всегда возил с собой: Если мы хотим угодить истинному Богу и познать самую благословенную дружбу, представим наш дух обнажённым пред Ним. Не будем привносить ничего от этого мира: ни искусства, ни мысли, ни рассуждения, ни самооправдания, хотя бы мы и владели всей премудростию мирской.

Источник: http://thmerton.msk.ru

 

Вокруг

Отец Георгий Чистяков о Симоне Вейль

Во Франции именем Симоны названы улицы больших и малых городов, школы и лицеи. Ее сочинения и посвященные ей книги в каждом крупном магазине занимают по две полки и больше. Мало это или много – для девушки, которая прожила 34 года, а свои главные творения написала в течение последних двух лет?

Воспоминания Елены Вержбловской (детство, духовный путь, арест, гибель и прощание с любимым)

"...Я вижу каким-то внутренним зрением, как около сердца светится огонек, он делается все ярче и ярче и похож на голубую звезду. Как сквозь воду я слышу глухой стук. Что это? А-а, это звук от ударов, это бьют меня, но я больше не чувствую ни боли, ни страха. Мне хорошо..."

Статья Н.В.Ликвинцевой о Симоне Вейль

"В 1937 году я провела два чудесных дня в Ассизи. И там, в маленькой романской часовне XII века Santa Maria della Angeli, несравненном чуде чистоты, где часто молился святой Франциск, что-то, что было сильней меня, заставило меня в первый раз в жизни встать на колени".

4 марта 1966 года Джон Леннон заявил, что ансамбль «Битлз» стал более популярным, чем Иисус Христос. Слова Леннона повлекли за собой множество громких скандалов и устроенных разгневанными христианами протестных акций. Однако в этом провокационном заявлении куда более глубокий смысл, чем принято полагать.

Жизнетворческий смысл приёма «остранения» у Толстого

Толстой со своей проповедью остался чужим. Потому, что большинство не способно прорваться через забор «затемнений». Мы сформированы культурой, системой понятий, мы воспитаны родителями и школой. Мы наполнены ценностями. Как же мы можем полностью от всего этого отказаться?!

В круге

"Каждую неделю, как зачарованная, наблюдала я этот процесс. В каком-то смысле выпечка хлеба была моим «домом». Всякий раз, когда готовили хлеб, я чувствовала себя уютно. Это было похоже на таинство, в котором участвовали Господь и крест Его и Благословенная Матерь Его".

Юрий Арабов. Размышления о Времени и Слове

"Похоже, что человечество на исходе второго тысячелетия христианской эры, “устав от смысла” слов, целиком переориентируется на изображение. Культура как бы описывает круг, - несколько тысячелетий назад мы начинали с наскальной живописи, подобными же “наскальными” рисунками и заканчиваем".

Интервью с Юрием Арабовым о фильме "Чудо"

В основе фильма "Чудо", о работе над которым рассказывает Юрий Арабов, случившееся в Куйбышеве в 1956 году «Зоино стояние», когда девушка, решившая потанцевать с иконой Николая Чудотворца, вдруг окаменела.

Фрагмент из книги "Тяжесть и благодать"

"Отождествиться с самой вселенной. Все то, что меньше вселенной, обречено на страдание. Пусть я умру, вселенная останется. Пока я не одно со вселенной, это не может меня утешить. Но если вселенная станет для моей души как бы вторым телом, моя смерть будет значить для меня не больше, чем смерть какого-нибудь незнакомца".

Ответ Льва Толстого на решение Синода об отлучении его от церкви

"То, что я отрекся от церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо. Но отрекся я от нее не потому, что я восстал на Господа, а напротив, только потому, что всеми силами души желал служить ему".

Митрополит Антоний (Сурожский) размышляет о смерти

Мое первое яркое впечатление о смерти - разговор с моим отцом, который мне как-то сказал: “Ты должен так прожить, чтобы научиться ожидать свою смерть так, как жених ожидает свою невесту: ждать ее, жаждать по ней, ликовать заранее об этой встрече, и встретить ее благоговейно, ласково”.

"Могу ли я лелеять в своём сердце надежду, которая меня же и пожирает, и которой не суждено сбыться, - надежду на совершенное счастье в этой жизни? Я ведь знаю, что за ней стоит отчаяние. Буду уповать на то, чего не видел глаз, и не стану ждать видимого воздаяния".

В этом разделе вы можете познакомиться с нашими новыми книгами.

Шесть книг Издательского Дома Игоря Розина стали победителями VIII областного конкурса «Южноуральская книга-2015». Всего на конкурс было представлено более 650 изданий, выпущенных в 2013-2015 годах.

Издательский Дом Игоря Розина выполнит заказы на изготовление книг, иллюстрированных альбомов, презентационных буклетов, разработает узнаваемый фирменный стиль и т.д.

ПАРТНЕРЫ

Купить живопись

"Неожиданные вспоминания" Дмитрия и Инги Медоустов - это настоящее "густое" чтение, поэзия не слов, но состояний, состояний "вне ума", состояний мимолетных и трудноуловимых настолько же, насколько они фундаментальны. Состояний, в которых авторы тем не менее укоренены и укореняются именно (хотя и не только) через писание.

Эта детская книжечка - вполне "семейная". Автор посвятил ее своим маленьким брату и сестричке. И в каком-то смысле она может служить эталоном "фамильной книги", предназначенной для внутреннего, семейного круга, но - в силу своей оригинальности - интересной и сторонним людям.

История, рассказанная в этой очень необычно оформленной книге, действительно может быть названа «ботанической», поскольку немало страниц в ней посвящено описанию редких для нас южных растений. Впрочем, есть достаточно резонов назвать ее также «детективной», или «мистической», или «невыдуманной».

Сборник рассказов московского писателя Сергея Триумфова включает страстные лирические миниатюры, пронзительные и яркие психологические истории и своеобразные фантазии-размышления на извечные темы человеческого бытия.

Книга прозы Александра Попова (директора челябинского физико-математического лицея №31) «Судный день» – это своего рода хроника борьбы и отчаяния, составленная человеком, прижатым к стенке бездушной системой. Это «хождения по мукам» души измученной, но не сломленной и не потерявшей главных своих достоинств: умения смеяться и радоваться, тонуть в тишине и касаться мира – глазами ребенка.

Роберто Бартини - человек-загадка. Кем он был - гениальным ученым, на века опередившим свое время, мыслителем от науки, оккультным учителем? Этот материал - только краткое введение в судьбу "красного барона".

"Люди спрашивают меня, как оставаться активным. Это очень просто. Считайте в уме ваши достижения и мечты. Если ваших мечтаний больше, чем достижений – значит, вы все еще молоды. Если наоборот – вы стары..."

"Отец Александр [Мень] видел, что каждый миг жизни есть чудо, каждое несчастье – священно, каждая боль – путь в бессмертие. А тем более цветок или дерево – разве не чудо Божье? Он говорил: если вам плохо, пойдите к лесу или роще, возьмите в руку ветку и так постойте. Только не забывайте, что это не просто ветка, а рука помощи, вам протянутая, живая и надежная..."

"Всего Капица написал Сталину 49 писем! Сталин не отвечал, но когда Капица, не понимая такой невоспитанности, перестал ему писать, Маленков позвонил Капице и сказал: «Почему вы не пишете Сталину, он ждет новых писем». И переписка (односторонняя) возобновилась".

"Через цвет происходит таинственное воздействие на душу человека. Есть святые тайны - тайны прекрасного. Понять, что такое цвет картины, почувствовать цвет – все равно, что постигнуть тайну красоты".

"...Ненависть, если и объединяет народ, то на очень короткое время, но потом она народ разобщает еще больше. Неужели мы будем патриотами только из-за того, что мы кого-то ненавидим?"

"Внутреннее горение. Отказ от комфорта материального и духовного, мучительный поиск ответов на неразрешимые вопросы… Где все это в современном мире? Наше собственное «я» закрывает от нас высшее начало. Ведь мы должны быть свободными во всех своих проявлениях. Долой стеснительность!.."

"В 1944 году по Алма-Ате стали ходить слухи о каком-то полудиком старике — не то гноме, не то колдуне, — который живет на окраине города, в земле, питается корнями, собирает лесные пни и из этих пней делает удивительные фигуры. Дети, которые в это военное время безнадзорно шныряли по пустырям и городским пригородам, рассказывали, что эти деревянные фигуры по-настоящему плачут и по-настоящему смеются…"

"Для Beatles, как и для всех остальных в то время, жизнь была в основном черно-белой. Я могу сказать, что ходил в школу, напоминавшую Диккенса. Когда я вспоминаю то время, я вижу всё черно-белым. Помню, как зимой ходил в коротких штанах, а колючий ветер терзал мои замерзшие коленки. Сейчас я сижу в жарком Лос-Анджелесе, и кажется, что это было 6000 лет назад".

"В мире всегда были и есть, я бы сказал так, люди этического действия – и люди корыстного действия. Однажды, изучая материалы по истории Челябы, я задумался и провел это разделение. Любопытно, что в памяти потомков, сквозь время остаются первые. Просто потому, что их действия – не от них только, они в унисон с этикой как порядком. А этический порядок – он и социум хранит, соответственно, социумом помнится".

"Я не турист. Турист верит гидам и путеводителям… А путешественник - это другая категория. Во-первых, ты никуда не спешишь. Приходишь на новое место, можешь осмотреться, пожить какое-то время, поговорить с людьми. Для меня общение по душам – это самое ценное в путешествии".

"В целом мире нет ничего больше кончика осенней паутинки, а великая гора Тайшань мала. Никто не прожил больше умершего младенца, а Пэнцзу умер в юном возрасте. Небо и Земля живут вместе со мной, вся тьма вещей составляет со мной одно".

"Я про Маленького принца всю жизнь думал. Ну не мог я его не снять! Были моменты, когда мальчики уставали, я злился, убеждал, уговаривал, потом ехал один на площадку и снимал пейзажи. Возможно, это одержимость..."

"Невероятная активность Запада во всем происходящем не имеет ничего общего ни со стремлением защищать права человека на Украине, ни с благородным желанием помочь «бедным украинцам», ни с заботой о сохранении целостности Украины. Она имеет отношение к геополитическим стратегическим интересам. И действия России – на мой взгляд – вовсе не продиктованы стремлением «защитить русских, украинцев и крымских татар», а продиктованы все тем же самым: геополитическими и национальными интересами".