"Мой средний талант оказался высоким..."

23 сентября Челябинский камерный театр открывает новый сезон премьерой, которая обещает стать одним из заметных событий театрального сезона. И не только из-за необычного материала: пьеса Блока «Балаганчик» считается самой загадочной и мистической в русской драматургии. Над спектаклем работала очень сильная команда: художник Сергей Александров и два «золотомасочных» лауреата – режиссер-хореограф Лариса Александрова и композитор Александр Пантыкин.

- Александр Александрович, как вы попали в «Балаганчик»?

- И я, и Лариса сейчас живем в Москве. Она предложила мне участвовать в этом проекте, сама тема мне интересна. Я давно не занимался началом ХХ века, мне было любопытно окунуться в эту историю. К пьесе «Балаганчик» невозможно подходить с точки зрения конкретного сюжета. Здесь каждый образ несет в себе какой-то символ, метафору. Схему, предложенную Блоком, можно трактовать очень по-разному. Для режиссера это повод создать свое собственное произведение – спектакль.

- А для вас – повод написать самодостаточную музыкальную композицию?

- Нет, это только в своих музыкальных спектаклях я главный, а в драматическом театре всегда работаю под режиссера, в помощь его замыслу.

- Знаю, что музыки в спектакле много. Какая она?

- Да, музыка идет на протяжении всего действия: и фоновая, и вокальная, и инструментальная. Я никогда не пишу нарочито сложной музыки. Моя последняя опера «Мертвые души», получившая четыре «Золотые маски», резко отличается от «Мертвых душ» Щедрина как раз понятной и мелодичной музыкой. Современный слушатель не привык к устаревшим авангардным построениям прошлого века.

- Жалко, что челябинцы ваши «Мертвые души» не видели.

- А в чем проблема? Откройте youtube, «Вконтакте», facebook – там как минимум половина спектакля выложена.

- Все рок-энциклопедии называют вас «дедушкой уральского рока». И якобы даже существует написанная вами книга «Здравствуйте, девушка, это я – дедушка».

- Это был первоапрельский розыгрыш. А книгу я действительно начал писать, но совсем не про рок и даже не про музыку. Как употребить талант по назначению – вот о чем эта книга. Я считаю, что каждый человек талантлив и каждому человеку дан некий дар. Некоторые этот дар распознают, развивают и употребляют по назначению, а другие его закапывают, в результате чего получают массу проблем. Книга должна вселить надежду в молодых. Потому что, мне кажется, самый трудный период в жизни человека – это когда надо распознать, кто ты такой, что ты можешь и можешь ли вообще что-то.

- Вы рано распознали в себе дар писать музыку?

- Нет, не рано. Я закончил сначала физико-технический факультет УПИ. Заниматься физикой и математикой мне нравилось больше, чем музыкой. Я считал себя очень средним музыкантом и до сих пор так считаю. Мне казалось, что уровень, на котором я музицирую, – это уровень средний. Но когда я стал знакомиться с тем, что делают другие люди, то понял, что мой средний уровень очень даже высок для многих и многих. И я подумал, что если человечество находится в таком состоянии, когда мой средний талант оказывается высоким, значит, что-то не в порядке у нас. Значит, все-таки моя задача – чуть-чуть продвинуть понимания какие-то в этой области. А талантливых физиков и математиков без меня очень много.

- Значит, по специальности вы не работали.

- Работал две недели. В то время, когда я выпускался, каждый студент обязан был отработать три года после окончания вуза. Но мне повезло. Я пришел работать на производственное объединение «Радуга» в Верхней Пышме. Физико-технический факультет считался престижным, меня посадили в конструкторское бюро. Там были одни женщины, с утра до вечера разговаривавшие про свои дела, и вскоре я сошел с ума.

Пришел к директору Генриху Иванову, и через две недели он своим приказом перевел меня из конструкторского бюро в руководители вокально-инструментального ансамбля. Я получал 120 рублей за то, что занимался любимым делом: у меня была группа «Урфин Джюс». Директор отдал мне ключи от огромного здания клуба, и в нашем распоряжении оказалось собственное помещение с аппаратурой.

- То есть у вас была группа «Урфин Джюс» и этот ансамбль.

- Ансамбль и «Урфин Джюс» – одно и то же. Мы с ним просто поехали по всяким конкурсам, фестивалям советской песни. Отрабатывали то, что имели, раз в полгода выезжая на конкурс. Но у нас была еще одна проблема: Генрих Иванов любил на праздник спеть. Его репертуар состоял из одной песни, которая называлась «День Победы». Редкий коллектив мог аккомпанировать нашему директору, потому что он пел вне ритма и вне мелодии. Это такая авангардная музыка, которая не снилась всяким там Пендерецким и прочим авангардистам. А мы смогли его авангард вокальный посадить в какие-то рамки, и он очень любил с нами петь.

Когда я понял, что мы окончательно завоевали у директора авторитет (весь его кабинет был увешан нашими грамотами и дипломами), я пришел к нему и сказал, что группа хочет записать диск на киностудии. Он тут же подписал гарантийное письмо под оплату. Мы записали на эти деньги альбом «15». Эта запись обошлась в 5000 рублей – по тем временам стоимость «Волги».

Генрих Иванов орал на меня неделю: от гарантийного письма невозможно было увильнуть. Нас спасла председатель профкома, но когда она увидела, за что они заплатили 5000 (маленькая коробочка с намотанной внутри пленкой), вскипела и тоже начала на нас кричать. Причем это же была музыка «Урфин Джюса», а не патриотические песни… «15» – легендарный альбом, который сейчас составляет славу вот этого несуществующего русского рока.

- Не существующего, но существовавшего?

- Там не было ничего событийного. Все музыкальные открытия происходили в Америке и Англии. А у нас это был какой-то странный симбиоз КСП с негритянским блюзом. Вот что такое, по сути дела, наш рок-н-ролл. Тем не менее феномен все равно существует. Были интересные поэты, тот же самый Илья Кормильцев. Он начинал, кстати, не в «Наутилусе Помпилиусе». Основа Ильи Кормильцева – «Урфин Джюс». Но там его очень сильно редактировали и я, и вся команда. Илье это страшно не нравилось. А Слава Бутусов смотрел на него как на божество и брал тексты без всяких правок.

- Но вернемся к «Урфин Джюсу». Группа существовала с 1980 по 1984 год. Не жалко, что период был столь коротким?

- Мы выполнили свою программу. Осталась замечательная музыка. Группа записала три альбома – три концепции, три разные истории. И я не видел дальнейшего развития, меня больше интересовали другие вещи: театр, кинематограф, сейчас вот музыкальный театр. Я не собирался заниматься всю жизнь рок-н-роллом, тихо спиваться и колоться.

- Ну, это было необязательно.

- Все равно рок-н-ролл так или иначе связан с определенным образом жизни, и этот образ жизни был не мой. Тем более мне совершенно неинтересно ездить по городам и петь сто раз одну и ту же песню. Я честно ребятам об этом сказал. А сейчас мы встречаемся, эпизодически поем, получаем удовольствие.

- За молодыми командами следите?

- Не могу сказать, что слежу, но какие-то вещи слушаю. Те группы, что продюсирует мой старший сын, я знаю. Из Питера – «Война поэтов», из Москвы – «Ромарио».

- Как вы пришли к театру? Видимо, когда закончился период «Урфин Джюса», образовалась пустота?

- Пустоты никогда не было. Ведь еще до «Урфин Джюса» я начал путь к тому, чем занимаюсь сейчас: руководил авангардной студией «Сонанс». Ее профилем была синтетическая музыка, содержавшая в себе элементы симфонической, филармонической, вокальной, эстрадной, джазовой и так далее. Мы были белыми воронами даже тогда, когда рок-н-ролл в нашей стране еще процветал.

Я окончил музыкальное училище как пианист, потом поступил в Уральскую консерваторию по классу композиции. Группа «Урфин Джюс» была очень популярна, и меня все знали. Поэтому режиссеры стали приглашать писать музыку к фильмам. Я в это время стал работать с Владимиром Хотиненко, Дмитрием Астраханом, он тогда был исполняющим обязанности главного режиссера Свердловского ТЮЗа. Потом меня стали приглашать в другие города, и с 1986 года я постоянно пишу музыку к театральным постановкам.

- Вам не жалко, что музыка умирает, когда спектакль уходит из репертуара?

- Так происходит далеко не всегда. Например, музыка к спектаклю «Игроки» для Камерного театра оказалась настолько удачной, что я потом сделал из нее симфоническую партитуру, и вместе со знаменитым скрипачом Леней Элькиным мы в филармонии несколько раз давали концерты. Иногда получается очень хорошо и здорово, и музыка начинает жить сама по себе. А иногда она очень жестко связана со спектаклем – это нормально. Зато в спектакле она производит колоссальное впечатление.

- Театр сейчас – ваше основное занятие?

- Сегодня работа с театром – это редкая и счастливая возможность. Чаще приходится заниматься заказными вещами, я имею в виду работу над сериалами. Они кормят огромную армию, будем так говорить, творческих людей: драматургов, сценаристов, художников, операторов, композиторов. Это очень среднее, если не сказать низкое, искусство.

- На театроведческом факультете СПбГАТИ вы осваиваете специальность драматурга. Зачем вам это?

- Производственная необходимость. В последнее время я специализируюсь на мюзиклах и испытываю серьезные трудности с современной драматургией в музыкальном театре. Приходится переделывать практически все либретто, которые мне дают. Хочу делать это профессионально.