Интервью в связи с юбилеем

Юрию Бобкову, главному режиссеру челябинского театра «Манекен», 17 ноября исполнилось 60 лет. Из них 40 лет отдано родному театру, 25 лет Юрий Бобков его художественный руководитель. Срок, если сравнивать с другими театрами Челябинска, да и страны, по нынешним меркам фантастический.

Сплошь и рядом видна другая картина: режиссеры приезжают, не приживаются, уезжают, и вместе с ними навсегда уходят из репертуара театра поставленные спектакли. Верность Юрия Бобкова одному коллективу породила уникальную ситуацию: в репертуаре «Манекена» 40 (!) названий. Причем все они – коллекционные, задуманные по принципу «сегодня без этого спектакля жить нельзя». Своими мыслями о театре и времени, в котором мы живем, радостями и печалями Юрий Бобков поделился с нашим корреспондентом.

- Ощущаете ли вы свой возраст?

- Буду кокетничать, если скажу, что совсем не ощущаю. К тому, что меня дергало в 50, сегодня отношусь чуть спокойнее, мудрее.

- Но есть вещи, которые вас «дергают» и теперь – это видно по спектаклю «Чацкий-Камчацкий».

- Мы никогда раньше не занимались ни сатирой, ни публицистикой. Больше тяготели к общефилософским понятиям. Но такое сейчас время. Не зря же стали популярны стихи Быкова. Люди почувствовали, что так жить нельзя, что мы приходим в социальный тупик и не видим путей, как из него выбраться. Так давайте хотя бы скажем об этом.

Рядом с «Чацким-Камчацким» у меня лежит пьеса Островского «Дикарка», которую мы уже начали репетировать. Там нет никакой социальщины. Я хочу, чтобы на сцене была деревенская атмосфера, много натурального сена. Чтобы зритель почувствовал себя так, как будто оказался на воле. У меня такое чувство возникает, когда приезжаю к матери в Кисегач.

- Наверное, оно возникало у вас и в детстве.

- У меня было потрясающее детство, совершенно нестандартное для сегодняшнего ребенка. Я жил в деревне Чумаково Новосибирской области. Она наполовину состояла из ссыльных. Поэт Наум Коржавин там жил, нашими соседями были ссыльные немцы. В три года я научился говорить по-немецки, болтая с соседским пацаном.

Воспитывала меня ссыльная монашка, которую родители Христа ради приютили. Ссыльных разбирали на работы, а она ничего не умела, маленькая, хиленькая. Она мне читала Библию, и у меня остались в голове картины Гефсиманского сада, где Иуда предает Христа. Там были и учителя из ленинградских «бывших». В городе бы я этого ничего не получил, а там такое невероятное окружение.

- Кисегач – единственное место, куда вы любите приезжать?

- На моем счету больше 20 заграничных поездок. Но это исключительно со спектаклями на фестивали. На испанском побережье пожил, на американском побережье во Флориде пожил, в океане поплавал.

На «отдых» же я никуда не езжу. А зачем? Там пьесы трудно читать. Да и климат здесь мягче. Помню, мечтали мы о солнце, а когда приехали во Флориду, побежали от него стремглав – кто в тень, кто под кондиционеры. А на Кисегаче солнце ровно такое, какое надо.

- Чего не хватает «Манекену», помимо финансирования?

- К сожалению, именно в это все и упирается. Меня сейчас преследует образ подводной лодки. Туда ни один капитан лишнего человека не возьмет, потому что кислорода не хватит. Но он не может взять и меньше. А теперь представьте, что из подводной лодки выкинули половину экипажа. Она не сразу потонет, будет телепаться, пока матросики бегают от одной работы к другой. Но потом обязательно кто-то не добежит. Вот и мы сейчас в таком самочувствии. Утром у нас два детских спектакля. А вечером те же самые люди играют взрослый. А еще им надо в детском садике сыграть.

Есть статистика: ни один театр больше 30 процентов от общего бюджета не зарабатывает. Мы зарабатываем 50 процентов. Если бы наши 50 стали 30, все вопросы отпали бы. Тогда мы будем развивающимся театром, который что-то может поставить, кого-то пригласить.

Вообще пропорции невероятные, идиотские. Почему-то все с гордостью говорили, что открытие Большого театра стоит 150 миллионов рублей. В переводе на нас это 16 лет жизни коллектива. А там покуражились один вечер. Представляете соотношение? Замок в деревне Грязи – вот образ нашего времени.

- Как вы отмечаете юбилей?

- Никак. То, что делают сегодня с «Манекеном», – это чума, убийство, а пировать во время чумы – грех. Я хотел сделать антиюбилей с горящими бочками перед театром, с полевой кухней. С пожарными не договорились. А банкетировать не буду – неприлично.

- Легко ли вам находить общий язык с сегодняшней молодежью?

- Как и в любой семье, ребенок может взбрыкнуть. Есть те, кто брыкается. Ну невозможно, говорят, молодому мужчине жить на восемь тысяч. Несколько актеров играют спектакли, но уже не в штате. Говорят по-разному, но про одно: надо спасаться. Заводят свой бизнес. Другие не то чтобы взбрыкивают, но бесконечно ищут себе подработки – в школах, детских садиках. Строим репертуар и обязательно учитываем, что такие-то люди уедут на Север играть маленькие спектакли для детей.

- Есть ли у вас внуки?

- Двое. Обе мои дочери, Маша и Лена, живут в Москве, обе сейчас приехали, одна – с внуком, вот я сейчас от него. Разбил очередную подарочную тарелочку, которую я из Германии привез. Я тяготею к тому, чтобы вокруг были они все. Когда дочери находились со мной, условий для жизни не было. Взрослые девочки жили в маленькой комнатке на двухэтажных кроватях. 10 лет назад у меня появилась квартира. Думаю: какое счастье, мы все там будем жить. Вот комната для одной дочери, вот – для другой. И в этот момент они собрались и уехали. Но приезжают часто – летом, на Новый год.

- И последнее. Будет ли продолжение у международного англо-русско-грузинского проекта?

- Ни у нас, ни у грузин денег нет, а англичане сейчас ищут. Если мы поставим этот спектакль, то по замыслу сыграем его и в Грузии, и в Англии, и в Челябинске.