"У молодого человека, который не читает, нет перспективы..."

Приезд Павла Басинского в наш город стал возможен благодаря фестивалю «Открытая книга». Известный журналист, литературовед, бескомпромиссный критик (немного обиженный Пелевин вывел его в образе критика Бесинского в «Generation П») шесть лет назад стал писателем.

Широкую известность Павлу Валерьевичу принесла книга «Лев Толстой: бегство из рая», ставшая не только бестселлером, но и лауреатом премии «Большая книга». Удивительное дело: биография читается как роман, хотя в ней нет ни слова вымысла, только факты. Не меньший интерес представляет и книга о Горьком «Страсти по Максиму».

А совсем недавно на полках книжных магазинов появился художественный роман Павла Басинского «Полуденный бес» – интересная попытка объединить в одном произведении все жанры русского романа.

- Павел Валерьевич, на днях вам исполнилось 50 лет. Захар Прилепин на одной из фестивальных встреч так обрисовал вашу жизнь: сначала Басинский разносил в пух и прах всех писателей. Вдруг в его судьбе случился переворот, и он начал сам писать книги. Так что же это за переворот?

- У меня было два ухода из критики. С 1981 года я печатал достаточно резкие рецензии в «Литературной газете». И вдруг понял, что меня натравливают на маленьких писателей. Они действительно плохо писали, но были и очень известные литераторы, которые тоже писали плохо. Трогать их было нельзя, потому что они или являлись секретарями Союза писателей, или проводили партийную линию.

С 1986 года я перестал печататься как критик, просто ушел из этой профессии, начав преподавать в Литературном институте. В 1991 году меня вновь зовут в «Литературную газету». Вот тут уж я писал разносные статьи почти в каждый номер, благодаря чему за мной закрепилось амплуа очень жестокого критика. В 90-е годы писатели разбились на два лагеря: либералы и консерваторы. Я и тех, и других щипал: Приставкина и Распутина, Проханова и Аксенова.

А про то, что говорил Захар… да не было никакого переворота! Просто в определенный момент понимаешь, что критика – дело молодое. Критик должен быть абсолютно свободен и одинок. А с возрастом начинаешь в писателях видеть людей и жалеть их. Думаешь: ну, разнесешь ты его. А кому от этого станет легче? Знаю примеры, когда и в 60, и в 70 лет продолжают быть критиками. Но я-то вижу, как такие критики зависимы – не от цензуры, а от личных отношений с писателями.

- Критике в России доверяют?

- У нас она не работает. Если критик в Англии, в Америке или во Франции разругал какую-то книгу, она не будет переиздаваться, у нее не будет успеха. Там критикам доверяют. У нас есть только один критик-эксперт – Лев Данилкин в «Афише». Молодежь читает Данилкина и как-то верит ему.

- За что вы не любите постмодернизм?

- Я не могу его отрицать, как нельзя отрицать погоду. В 90-е годы на нашем культурном дворе стоял постмодернизм. Но меня очень сильно разозлило, что многие стали писать: «реализм – труп». Дескать, теперь будет процветать только эксперимент, игры литературные и так далее. Я прекрасно понимаю, что ствол русского искусства – реализм. Это факт, признанный во всем мире.

Кроме того, я понимаю психологию читательского восприятия. Оно на определенном этапе устает от экспериментов и даже просто от длинных фраз, которыми грешат наши стилисты. Нормальный читатель хочет, чтобы ему рассказывали историю. В общем, за мной утвердилась слава ортодокса реализма. А я прекрасно понимал, что пройдет лет десять, и погода поменяется. Так и получилось.

Смотрите, какие писатели сегодня имеют наибольшие продажи: Захар Прилепин, Людмила Улицкая, Дина Рубина. Другое дело, что есть Виктор Пелевин, который пишет очень необычным стилем. Но из раскупаемых писателей он один такой.

Люди не хотят экспериментов в области искусства, как не хотят их и в социальной жизни.

- В вашей книге «Лев Толстой: бегство из рая» вся биография великого писателя разворачивается вокруг его ухода из Ясной Поляны. В то же время вы пишете, что Толстой ровно ничего не хотел сказать этим поступком. Стоило ли в таком случае уделять этому так много внимания?

- Первый раз я попал в Ясную Поляну, когда мне было 19 лет. Я вдруг физически почувствовал, что попал в особый мир, где совершенно по-другому выстраиваются мысли. Все, что тебя заботило, кажется суетным, отпадает после того, как ты прошел белые столбы у въезда в усадьбу. Сразу начинаешь думать о чем-то главном. Потом я понял, в чем дело: это место намолено Толстым. Он так много думал, гуляя по Ясной, что там каждое дерево пропитано его мыслями.

И вот из этого замечательного места Толстой, 82-летний старик, бежал. Представляю себе, как он холодной осенью (конец октября) в коляске ехал по колдобинам. Что меня всегда потрясало: неизвестно, куда ехал Толстой. Он просто уходил в никуда и умер на маленькой станции Астапово. Туда надо приехать, чтобы понять весь пронзительный трагизм смерти Толстого.

Я начал свое расследование. Стал поднимать все материалы, архивы, газетные источники. Здесь совпали мои писательские интересы и журналистская практика. Шаг за шагом проследил, куда и зачем Толстой ехал. Мне хотелось не просто умом понять, а прочувствовать этот уход самому.

- Вы попутно излагаете всю биографию Толстого.

- Она возникла как попытка объяснить уход. Я сначала хотел писать книгу только о десяти днях бегства, но потом понял, что многое просто не объяснишь. Вот Толстой бежит от жены, а почему? Необходимо рассказать всю семейную историю. Толстой с детства, с пеленок не принимал никакого насилия над собой. И если бы его родные это понимали, то, может быть, и не было бы ухода. Первое воспоминание Толстого: его пеленают, а он кричит и противится.

- Так сейчас почти все педиатры говорят о вреде пеленания.

- Я уже даже и не знаю, что лучше. Мы своих детей, начиная со старшего, не пеленали. А в результате дети вырастают какими-то дико разболтанными. Неприятие насилия – это, конечно, хорошо. Но где грань между насилием и разболтанностью? Толстой-то ведь сам себя ограничивал. Он не принимал внешнего насилия, но над собой он такое насилие производил!

- А что за маниакальное стремление фиксировать свой каждый шаг в дневнике?

- В XIX веке было принято вести дневники. Их писали в том числе никому неизвестные люди, и сейчас эти дневники издаются и они безумно интересны. Это была литературная культура. Люди умели литературно писать, их учили этому в гимназиях. Толстой, ведя дневники вроде бы для себя, прекрасно понимал, что эти дневники будут читать. Лев Николаевич беспредельно искренен, беспощаден к себе, выискивает грехи. Но он одновременно думает, что этот дневник будет полезен для людей: «Они увидят, что даже такого ничтожного человека, как я, не оставил Бог».

- Вы написали книгу «штурмом», всего за год. По этому поводу ваша жена шутила, что с детьми Толстого вы проводите больше времени, чем со своими собственными.

- Когда ты с наскока нападаешь на писателя, берешь самые вкусные факты его биографии. Это как первая любовь, понимаете? Ты очарован девушкой. А когда она твоя жена и ты с ней прожил 50 лет, у тебя уже другие отношения, лишенные романтизма.

- Какие уроки можно извлечь современному человеку из отношений Софьи и Льва Толстых?

- Даже в отношениях самых близких людей, мужа и жены, должны оставаться зоны свободы одного и второго, на которые не надо посягать. Не надо молодому человеку рассказывать своей невесте все, что у него было до свадьбы – это величайшая ошибка. Говори будущей жене: ты у меня первая. Ври! Потом обнаружатся скелеты в шкафу, даже, не дай бог, внебрачные дети. Но вы уже приживетесь друг к другу.

Толстой дал невесте свои ранние дневники, где были описаны все его сексуальные похождения, на самом деле, очень немногочисленные. У любого студента в то время их было больше. Но Толстой был нравственный, он страдал. Сходит к проститутке, а потом страдает от этого страшно. Софью Андреевну, которая была очень впечатлительна, дневники обидели. И особенно обидело то, что в Ясной Поляне, оказывается, живет внебрачный сын Льва Николаевича.

Об этом сыне она узнала, когда ждала первенца. Думала: «Как муж будет счастлив видеть своего первого ребенка!» А в этот момент оказывается, что у него уже есть ребенок, и он живет здесь, в Ясной Поляне. Конечно, это очень отрицательно на нее повлияло. Но и дальше они читали дневники друг друга.

Я простую вещь скажу: не лезьте в чужую электронную почту никогда. Если знаете, что у вашей второй половины есть склонность к прочтению писем, меняйте пароли.

- Лев Толстой – литературный гений или философ?

- Есть глупое убеждение, что Толстой – великий художник и не очень хороший мыслитель. Я тоже посмеивался над вегетарианством Толстого вслед за Лениным. Но когда стал читать дневники Толстого и воспоминания, понял, откуда его вегетарианство происходит: в первой половине жизни Толстой был страстным охотником.

Его идея «нельзя наказывать смертью» казалась очень эксцентричной в начале века. А сегодня посмотрите: Россия и Европа отказались от смертной казни. Толстой ведь не просто так это придумал – он стал выяснять, кто казнит. Был один палач, которого возили по всем губерниям. Остальные, воспитанные по-христиански, не могли убивать. И вдруг возникла конкуренция на палачество. Потом – тысячи расстрелов, откуда эти палачи взялись? А потому, что посмеялись над Толстым, и уже стало можно. А если можно убить десять человек, почему нельзя миллион уничтожить? Дальше уже начинается арифметика.

- На фестивальных встречах вы много говорили об отношениях Толстого и русской православной церкви. Готовите к печати книгу «Лев Толстой и Иоанн Кронштадский». Почему вас так задевает эта тема?

- Разумеется, церковь, полностью отрицаемая Толстым, не может его принять. Но, на мой взгляд, за те сто лет, которые прошли, отношение к Толстому и к этому конфликту должно измениться. Церковь должна подходить к нему более культурно, чем это было в начале века.

Когда Сергей Степашин, председатель Счетной палаты и президент Книжного союза, обратился с письмом к патриарху Кириллу, Кирилл передал письмо Тихону Шевкунову. Ответ отца Тихона, опубликованный в «Российской газете», меня поразил. Он более жесткий по отношению к Толстому, чем определение синода 1901 года. Сто десять лет назад Толстого, по крайней мере, не считали разрушителем России. А Тихон фактически винит его в революции 1917 года.

Вопрос отношения церкви к Толстому для верующего человека очень серьезный. Сегодня много воцерковленных людей и тех, которые считают себя верующими, но не могут пойти в церковь по разным причинам. Церковь говорит, что это неверующие люди, жестко отсекает их. Мне кажется, это неправильно.

- Без каких произведений Толстого человек не может состояться как личность?

- У молодого человека, который не читает, не будет перспективной жизни – ребята, я вам обещаю. Вы будете занимать низкие места на социальной лестнице. Весь мир про это уже знает, Россия пока нет. В Америке говорят: есть две категории людей. Одни делают то, что мы видим в телевизоре, а другие смотрят то, что им показывают. Те, кто делает, читали книги и умеют писать. Для ток-шоу нужно написать сценарий. Политику, чтобы уметь хорошо говорить, нужно обладать литературным талантом. А создатели сериалов уже сегодня задыхаются: нет хороших сценариев. Все рано или поздно замыкается на тексте, он первичен по отношению к любым формам творчества.

Источник: mediazavod.ru