Скиталец Акмулла

Акмулла

"Так он прожил свою жизнь — философ, странствующий на телеге. Наставник. Народный поэт. Духовный отец... Он поднялся высоко, оставаясь на земле. Мудрец в тряпье, покрытом пылью дорог. Такой же, как каждый, но вобравший в себя судьбы всех".

Михаил Фонотов

Он не так далек от нас, как может показаться. Акмулле было шесть лет, когда погиб Пушкин, и десять лет, когда погиб Лермонтов. С другой стороны, в том году, когда погиб он сам, родился Есенин, Маяковскому было два года, а Блоку — пятнадцать.
Акмулла... Поэт среди поэтов. Но все-таки лучше звучит сэсэн Акмулла (сэсэн по-башкирски — поэт). Или акын Акмулла.
В том есть некий закон: время от времени народ одного из тысяч выделяет, даже отторгает от всех, выводит из обычного уклада, из среды, из ряда и превращает в страдальца за всех, в выразителя чаяний, властителя дум, в свой голос, в певца, поэта.
Почему им стал именно Мифтахетдин, мальчик из башкирской деревни Туксанбаево — тайна. Не разгадать, кто вселил в него беспокойство, гнавшее его из дому. Из одного медресе он переходил в другое, пока не оказался в Троицке. Через много лет вернулся он под отчий кров, но только для того, чтобы понять, что у него нет сил оставаться там, где родился и вырос. Поссорившись с отцом, Мифтахетдин уводит у него лошадь с телегой и уезжает куда глаза глядят.
Так стал он скитальцем. Его видели в аулах, кочевьях на юге Башкирии, в долине Миасса, в казахских степях. В своей кибитке возил он книги, но не они, не песни, разумеется, кормили его. Рядом с книгами держал он топор, пилу, молоток, другие инструменты. При случае Мифтахетдин мог предстать столяром, плотником, лудильщиком, портным. А песни... Они дали ему славу. Он превосходил других сэсэнов, с которыми состязался на сабантуях.
О чем пел сэсэн Акмулла? О том, что видел. А видел он темноту, в которой пребывает его народ.
Акмулла был просветителем. Он думал, что правда — в знании. Он преклонялся перед Шигабутдином Марджани, которому посвятил нечто вроде оды. Капитализм проникал и в кочевую непоседливость башкир. Марджани был как раз идеологом буржуазного обновления. Он ратовал за то, чтобы посягнуть на догмы ислама, отказаться от его фанатизма. Он отстаивал изучение в медресе естественных наук. Во всем этом Акмулла страстно поддерживал Марджани. Поэт так наставлял башкир:

А чтобы противостоять своим врагам,
Историю познать нелишне нам,
Во всех науках проявить себя,
Иначе — и судьба нам не судьба.
Не только знать по-русски и писать,
Неплохо бы французский понимать,
Но прежде важно в языке своем,
Как рыба, плавать,
Свой прославить дом.

Акмулла был гуманистом, едва ли не толстовцем. В своих «рубаи» он восхвалял не мужскую удаль, не жестокость к врагу, не сноровку и хитрость, как другие сэсэны, а совестливость, честь, разум, чуткость, терпение.
Акмулла был искателем правды. И он был обличителем алчности баев, их ненасытность сравнивал с мешком, в котором дно прогрызли мыши.
Сохранилось свидетельство о том, как богачи упрятали сэсэна в тюрьму. В одной из деревень у Троицка, то ли Карасу, то ли Карсы, Акмулла учил детей грамоте, и кто-то позвал его к себе в дом прочитать заупокойную молитву. Акмулла согласился, и тогда богач Исангельды, не питавший к поэту особых симпатий, сказал с усмешкой:
- У нас есть пословица: где трава, там бык нагуливается, где мертвец, там мулла жиреет.
Акмулла, которого так прозвали, потому что это значит «праведный мулла», как всегда, с ответом не замешкался.
- Точно подметили, — сказал он, — на траве бык нагуливается, где мертвец, мулла жиреет, где судебная тяжба, жиреет начальник, а в степи, где нет таких мулл, как мы, ваши непокаянные головы грызут собаки.
Отшитый принародно Исангельды умолк, но потом нашел, как отомстить Акмулле. Он донес местным властям, что башкир Акмулла скрывается среди казахов от воинской повинности. И поэта посадили в троицкую тюрьму, где он провел четыре года. Ничего хорошего о тех годах не скажешь, кроме одного: в тюрьме Акмулла написал свои, может быть, лучшие стихи, которые увидели свет уже после его смерти.
Выйдя из тюрьмы, Мифтахетдин отправился в далекий Петербург, за реабилитацией. И даже чего-то добился. По крайней мере, оренбургский губернатор дал ему на выбор любое медресе города для преподавательской работы. Но поэт отказался и вновь уехал к казахам, в степные скитания.
Скиталец, бездомный бродяга... На то, наверное, и была дана ему неутолимая страсть к перемене мест, чтобы знать, как живут люди, потому что никто не знает этого лучше бродяги. Но что откуда взялось? Он пел, потому что много видел, или он много видел, чтобы петь? В любом случае он стал символом общности. Общности не только башкирского, но и казахского, татарского народов. Башкирам он пел башкирскую песню, татарам — татарскую, казахам — казахскую. И все три народа считали его своим.
Так он прожил свою жизнь — философ, странствующий на телеге. Наставник. Народный поэт. Духовный отец. Акмулла владел арабским, персидским языками, постиг мудрость Востока, но не отвергал и знание Запада. Он поднялся высоко, оставаясь на земле. Мудрец в тряпье, покрытом пылью дорог. Такой же, как каждый, но вобравший в себя судьбы всех. Он мог бы выйти в знать, покорить шатры, дворы и дворцы, познать блеск и роскошь, но предпочел остаться со своим народом.
«Я — дивана», — провозглашал Акмулла. (Дивана — значит безумец, юродивый). Пусть кто-то, глядя со стороны, так и подумает: дивана, старец, потерявший ум, участь, потерпевшая крах. Его и самого посещают невеселые мысли. Иногда он будто бы готов признать свое поражение.

Довольно, Акмулла, остановись,
Подумай о себе: проходит жизнь.
Ты ж не из тех, кто ночью заблудился —
К хорошему на свете приглядись.

Подумай о себе... Вроде и не заблудился, а все-таки чем дальше путь, тем больше путаницы.

С чем мне сравнить прискорбный свой удел?
Свершенных за собой не знаю дел.
Я сорок пять печальных лет истратил,
Но в жизни ничего не разглядел...

Ах, как все просто в молодости, как ясно и светло!.. А к старости приходит мудрость, которая всегда печальна, всегда — разочарование, опустошение, исход...
Все, кто ищет правду, не находят ее. Но на смену им приходят новые искатели правды. И нет тому конца...
Ехал Акмулла на своей телеге из Миасса в Златоуст. И где-то у Сыростана был убит. То говорили, что грабители, то говорили, что наемные убийцы. Что было грабить у 64-летнего старца?
Похоронили Акмуллу на мусульманском кладбище в Миассе. В 1970 году приезжали из Уфы ученые, искали могилу поэта. И будто бы нашли каменную плиту с арабской надписью, упоминавшей имя Мифтахетдина Камалетдиновича Камалетдинова (таково настоящее имя Акмуллы).
Были долгие годы, когда имя Акмуллы терялось. Почти безнадежно. Но ток памяти был так силен, что, будто родник, пробивал толщу тлена. Теперь имя сэсэна уже не забудется людьми.
Вот и я помянул его, как мог.

(Очерк из книги М.С.Фонотова "Соловьиный остров", Челябинск, 2001)