«Я занимаюсь ремеслом, а не творчеством»

В апреле 2012 года исполнилось 15 лет с тех пор, как востоковед-японист Григорий Чхартишвили начал писать прозу под псевдонимом Борис Акунин. В пятницу 13 апреля он впервые за эти годы встретился со своими читателями в одном из московских книжных магазинов. Свою встречу Акунин-Чхартишвили начал с того, что задал собравшимся главный, с его точки зрения, вопрос русской литературы: «Чьи произведения вам больше нравятся – Достоевского или Толстого?». Голоса разделились практически поровну, возможно, с небольшим перевесом в сторону Достоевского. Сам же Борис Акунин присоединился к тем, кто проголосовал за Толстого.
А дальше вопросы посыпались как из рога изобилия.

– Придерживаетесь ли в своей работе старинного русского правила «ни дня без строчки», и как вообще строится Ваш рабочий процесс?

– Не уверен, что это – старинное русское правило. Скорее оно применимо к японской традиции. Наши сограждане в основном проповедуют другое – лежать на печи и ждать вдохновения (что само по себе тоже, может быть, и неплохо). Но если я с утра не поработаю, весь день для меня пропал.

– Влияет ли литературоцид на социальные зависимости?

– Литературоцид – это самоубийство с помощью литературы? В моем случае, безусловно, потому что писательство, как, впрочем, и чтение, это одно из самых одиночных занятий на Земле. На алтарь писательства приходится приносить ряд привычек. Я, например, когда стал писать, совсем перестал читать художественную литературу, потому что понял, что для меня это вредно. Читая роман, написанный другим автором, попадаешь под его магнетическое поле. Бывают такие периоды работы, когда нужно уходить в полную изоляцию – не общаться с друзьями, не получать никаких дополнительных эмоций – это самый асоциальный период в творчестве. Я читаю только документальную литературу, мемуары, дневники, письма. Если я готовлюсь к работе над книгой, читаю архивные документы, газеты, журналы тех времен. Я поймал себя на том, что мне совершенно не интересен чужой вымысел, мне интересно то, что было на самом деле или, по крайней мере, то, как это воспринимали люди.

– В одном из интервью Вы сказали, что недостаточно учтиво относитесь к дебютантам. С чем это связано и насколько остро в Вашем случае стоят вопросы профессиональной этики?

– Вопросы профессиональной этики – очень сложные вопросы. Я, скорее, склонен судить состоявшихся авторов, нарушающих законы профессиональной этики, чем молодежь, у которой бушуют страсти и гормоны. Но и к молодежи у меня непростое отношение. Не хочу никого обидеть, но чем человек старше, тем с большим интересом я к нему отношусь. Ведь молодость – это мой вчерашний день, который я уже проходил и хорошо помню. В то же время старость – это будущее, которого я еще не знаю, и оно меня интригует. Думаю, что если человек прожил свою жизнь правильно, то чем старше он становится, тем ему интереснее.

– Вы издаете книги под разными псевдонимами, но становитесь ли Вы в момент написания книги другим человеком или всегда остаетесь самим собой?

– Бориса Акунина мне от себя оторвать уже достаточно трудно, хотя как Чхартишвили я все же пишу совсем иначе. Когда я стал Брусникиным или Борисовой, смог сбросить с себя навязчивые каноны, почувствовать себя в другом качестве. Меня это очень позабавило. Но, становясь Анной Борисовой, хвостиков себе не завязываю, все равно остаюсь лысым, бородатым дядькой. Хотя мне кажется, что я понимаю, как устроено сознание этой женщины. Прежде чем начать писать от ее имени, я заказал ее портрет, и она стала для меня как живая. Вообще писать от лица женщины оказалось совсем нетрудно, потому что в какой-то момент я осознал, что женщин гораздо лучше чувствую и понимаю, чем мужчин.

– Чем отличается книга, написанная Вами под собственным именем, от тех, что Вы пишете под псевдонимами?

– Я действительно написал одну книгу под собственным именем. Она называется «Писатель и самоубийство», кто прочел ее, тот знает, чем она отличается от всего того, что я пишу под псевдонимами. Борис Акунин – это такой массовик-затейник, Анатолий Брусникин – это игра в славянофильство без ксенофобии, что достаточно редко для нашей страны. Борисова – это нечто особенное. Если с Брусникиным читатели меня довольно быстро расшифровали, то с Борисовой инкогнито сохранять удавалось довольно долго, потому что мое авторство в этом случае было неочевидно.

– Когда можно надеяться на возращение к читателю Эраста Петровича Фандорина?

– К Эрасту Петровичу я странным образом вернулся именно сегодня. Потом, правда, вспомнил, что сегодня пятница 13-е. Но, впрочем, у меня есть надежда, ведь по буддийскому календарю сегодня особенный день, который пригоден для удачных начинаний, задуманных в первой половине дня. Про Фандорина я писал в первой половине дня.

– У Вас был проект «Жанры», были проекты «Авторы» и «Роман-кино», стоит ли нам в ближайшее время ждать новых необычных проектов?

– Новой серии я пока не затеваю, потому что закончил первый в своей жизни серьезный роман, который до известной степени меня утомил. Сейчас я с большим удовольствием поработаю над новым романом фандоринского цикла. Он будет называться «Черный город», действие его будет происходить перед самым началом Первой мировой войны, в Баку, там будет нефть, террористы, большие деньги, Восток и Запад, в общем, много параллелей с днем сегодняшним.

– Бывают ли у Вас творческие кризисы, и как Вы с ними справляетесь?

– Творческих кризисов у меня не бывает, потому что я с самого начала сказал себе, что то, чем я занимаюсь, – это не творчество, а ремесло. А ремесло – это технология, к которой нельзя относиться нежно. Беллетристика – вещь архитектурная, она требует знаний, чувства меры и дисциплины. Все 15 лет я живу с очень четким пониманием этого, хотя были моменты, когда чувствовал, будто бы упираюсь головой в стену, которую не пробить, и тогда приходилось прибегать к сильным средствам, например, брать другой псевдоним и пробовать писать по-другому. 

Записала Юлия Гнездилова
Фото Владимира Гнездилова

Источник: Читаем вместе