ДНИ ТУРКИНЫХ

История любого города держится на людях, и ни на чем другом. Хотя мы и привыкли отдавать дань материальной культуре, но замешана-то она на человеческих судьбах! В истории Челябинска есть множество имен, людей, о которых мы знаем лишь шапочно, но которые от этого «меньше» не стали.

Два интересных человека долго оставались в тени истории – городской голова Петр Филиппович Туркин и его племянник, первый в Челябинске профессиональный писатель. О них и рассказ.

1

«Критиков много, работников же всегда не хватает». Десять лет назад «Челябинский рабочий», готовясь к юбилею города, рассказал обо всех градоначальниках – кто и чем запомнился. Петр Филиппович Туркин «зацепился в истории» благодаря своему афоризму, кстати, весьма актуальному.  И более ничего…

Но именно при нем происходило чудесное превращение захолустной, сонной, грязной и пыльной Челябы в крупный железнодорожный, торговый и культурный центр. При нем и стараниями его пера Челябинск становился «интересным» городом, куда можно было приехать, начать дело, разместить инвестиции, завязать деловые связи. Петр Туркин трижды – как здесь без восклицательного знака! – становился городским головой Челябинска. В последний раз – в 1915-17 годах, как раз накануне великих потрясений, сломавших хребет прежней России.

А мы о нем ничего толком не знаем…

В нашу доведенную до абсурда протекционистскую эпоху человек, выстроивший себя сам, с нуля, с чистого листа, – совершенно особая ценность. Мобилизация личных сил, страстное желание чего-либо добиться становятся пружиной судьбы. А она оказалась к Туркиным благосклонной, если наделила такой страстью.

Петр Филиппович Туркин родом из пореформенной России второй половины ХIХ века. Именно эта эпоха, пожалуй, по своему характеру сходна с нашей, а не годы «столыпинского расцвета», как нам хотелось бы считать. Отмена крепостного права дала людям свободу, но совершенно не объяснила, что с этой свободой делать. Это было время личных трагедий и личных побед.

В 1851 году, когда родился будущий градоначальник, жизнь не сулила младенцу ничего перспективного – крепостная семья, хотя и заводская, в маленьком домишке в Верхнем Уфалее, постоянно без денег. Даже позднее, когда Петр начнет выбиваться в люди, мать будет просить его выслать хотя бы «два рубли», чтобы не «проживать голодом», или «худые рубахи – перешить под платье носить».

Помог унаследованный характер отца, Филиппа Деева Туркина. Он хоть и был крепостным, но разумел грамоту, увлекся врачеванием. Это помогло ему в Севастопольской кампании – из Крыма отец вернулся военным лекарем, а на заводах зарекомендовал себя как честный и хороший медик.

Вот только особых денег это не принесло – новое российское предпринимательство на начальной стадии своего развития было скупо к работникам (хотя, честно, я не помню, чтобы в «либеральной плоскости» когда-либо было иначе). Из всего образования Петру Туркину удалось закончить лишь два класса церковно-приходского училища в Уфалее – больше не будет ни дипломов, ни аттестатов. Остальные знания, а они были значительны числом, он завоюет сам.

Бывший писарь заводской конторы, Петр Туркин поставит перед собой цель одолеть юридическую науку – ни больше, ни меньше! И ведь добьется! В истории Челябинска он останется не только как городской голова, но и как ведущий нотариус, чья контора почти два десятилетия пользовалась безусловным авторитетом в городе.

«Когда живые дела разбираешь, учеба быстрее идет», – вполне мог сказать Петр Туркин о себе словами Глеба Жеглова. Его первым юридическим крещением станет съезд мировых судей в Екатеринбурге, где Туркин становится судебным приставом. Здесь произойдет и судьбоносная встреча – с В.К. Покровским.

Владимир Корнильевич приезжал в Екатеринбург по судебным делам вокруг интересов своей фирмы и приметил энергичного и толкового пристава, его аккуратность в ведении делопроизводства, тягу к познанию юридических тонкостей и несомненные организаторские способности. Он возьмет Туркина «под опеку» и пригласит в Челябинск.

Петр Филиппович оказался в нужном месте в нужное время – его деятельной натуре как раз отвечал характер преобразований Челябинска, его первый в истории экономический прорыв. Туркин – частный поверенный, т.е. «представитель нанимателя в суде»; в городской купеческой и просто мещанской среде – далеко не последний и не безызвестный человек. Кроме частных лиц и компаний, его услугами пользуется городское общественное управление – так что дела в городе он знал не хуже нынешних юридических отделов при администрациях. Волей-неволей он становится человеком публичным.

Его первое испытание как гласного городской думы, депутата, связано не с Челябинском. В 1891 году массовый голод в Зауралье и Западной Сибири выкашивал одно село за другим. Требовалось организовать помощь в подвозе продовольствия. Вместе с В.К. Покровским Петр Туркин ведет переговоры с купцами о поставке хлеба, помогает К.Я. Михайловскому ускорить строительство временной железнодорожной ветки на Курган, организуя рабочую силу, гужевой транспорт и прочие «мелочи» строительства.

Вообще, Петр Филиппович грезил железной дорогой. Но за мечты иногда и «ответ нужно держать». Избранный впервые городским головой в 1894 году, Туркин получит такую возможность. Не прошло и трех месяцев с его избрания, как в Челябинск с инспекцией приехал сам министр путей сообщения Аполлон Константинович Кривошеин.

В городе, понятно, царили волнение и оживление, поскольку не баловали провинцию чиновники столь высокого ранга. Петр Филиппович попросил челябинских депутатов прийти на вокзал для встречи министра, подчеркивая, что «весьма желательно совместно выразить его высокопревосходительству благодарность за содействие по утверждению соединительной ветки /на Екатеринбург/… и вместе с тем ходатайствовать о назначении Челябинска местом для эксплуатационного управления Западно-Сибирской железной дороги…»

По тем временам просил почти невозможное – это как по нынешним мечтать о проведении саммита G-8. Но в итоге получил и то, и другое.

К слову, вокруг Управления будет много треволнений. Челябинск испытает настоящий строительный бум, как вдруг, через три года, из столицы придет известие о переводе Управления в Томск. Городская дума уполномочила Петра Филипповича «войти с ходатайством перед высшей властью об оставлении управления в Челябинске». И он пошел: к Оренбургскому губернатору, к министру путей сообщения, к руководству железных дорог, к «нужным людям» в Петербурге. Наконец, в ноябре 1899 года его ходатайство было передано Николаю II. И хотя император отклонил просьбу, трудно считать это поражением. Как покажет время, город, получивший мощный импульс, уже было не остановить в развитии.

И еще один штрих в этой эпопее. Чтобы обеспечить нормальные условия работы Управления, Туркин пойдет на первую в истории Челябинска «дорожную революцию» – и выстроит почти настоящий «сабвей», соединивший город с вокзалом, и все необходимые подъездные пути. Городу они обошлись в 45 тысяч тогдашних рублей – почти годовой доход Челябинска. Пришлось идти на непопулярные меры: в частности, были введены шоссейные сборы с экипажей – прообраз транспортного налога. Жители, конечно, поворчали, но…

Начинаний у Туркина будет немало. Так, весной 1899 года, во второй градоначальнический срок, Петр Филиппович выступил перед гласными думы с необычным докладом, в котором определялись необходимые городу профессии и потребность в специалистах, в том числе и на перспективу. Это был первый «образовательный заказ». Вот только размещать его было негде «ввиду отсутствия учреждений специального образования». Аргументы Туркина были настолько убедительными, что депутаты сразу же приняли решение о выделении земельного участка под строительство первого ремесленного училища.

Через год после этого Петр Филиппович сложит с себя полномочия городского головы, чтобы вновь прикоснуться к ним лишь через 15 лет…

У него были основания «не выдвигаться» – управление городом требует многих сил, времени, нервов, которые имеют свойство истощаться. Взамен «сити-менеджерства» он выбирает дело нотариуса.

Кстати, это тоже потребовало нервов. На нотариуса нужно было «держать экзамен» – и с первого раза взять его не удалось. Туркина «завалили» на теории – просили рассказать о «юридических отношениях», «важности общественных принципов», «специализациях» и прочем. Ему придется отправить жалобу в судебную палату: «Правда, я не имею юридического образования, но моя прошлая многолетняя деятельность в этой области давала мне право предполагать, что экзамены не будут иметь для меня характера диссертации».

Как жесткий прагматик, он выведет актуальную формулу: «Не отрицая и вполне понимая все значение образованного нотариуса, я, тем не менее, думаю, что помимо теоретических познаний общеобразовательного ценза не менее важны и практические стороны юридических знаний, идущих наряду с местными знаниями. Не менее важно и общественное значение личности…»

Комиссия соберется повторно – 31 декабря 1900 года. В Новый 1901 год П.И. Туркин войдет уже нотариусом…

У Петра Филипповича к тому времени была большая семья. В доме на Ивановской улице (ныне ул. Труда) было шумно – у Туркина росли три сына: Василий, Александр и Иван, и четыре дочери: Конкордия, Серафима, Лидия и Клавдия.

Семейная жизнь редко бывает ровной. Были свои трагедии. Так, Петр Филиппович тяжело переживал смерть сына Александра, который из-за болезни покончил с собой. Были и победы. Особенно радовали дочери, которые всерьез взялись за учебу, поступили на женские курсы в Петербурге. Наибольшего успеха добьется Конкордия, Кокочка, как ласково он называл ее в письмах. Она станет первой в Челябинске женщиной-врачом. Позднее ее судьба будет связана с Екатеринбургом, где Конкордия Туркина (в замужестве – Фирсова) будет стоять у истоков медицинского института. Рассказывают, что в декабре 1965 года, когда умерла Конкордия Петровна, проститься с ней пришел почти весь медицинский Свердловск…

Петербургские женские курсы будут иметь судьбоносные последствия – не столько для дочерей, сколько для самого Петра Филипповича. Дочери «имели неосторожность» представить ему одну из своих подруг – Лизу Арнольдову, дочь оренбургского врача. Знакомства не получилось – получилась любовь. Они обвенчались в феврале 1908 года, когда Туркину было 57 лет.

Развод с первой женой и второй брак стали в Челябинске настоящей сенсацией. Вот уж точно: седина – в бороду, а бес – в ребро. Елизавету Алексеевну «в приличных домах» не принимали, считая, что она, «нагуляв» ребенка, разрушила большую семью. В общем, пересуды не утихали долго.

Во втором браке у П.Ф. Туркина родятся два сына: Платон и Вадим – тот самый Вадим, который два десятилетия будет возглавлять институт «Челябгражданпроект» и станет человеком, «придумавшим Северо-Запад».

Впрочем, это будет позднее. А пока, в 1910-х годах, П.Ф. Туркин целиком погружается в работу. Дел в нотариальной конторе много; как следствие, начало «сбоить здоровье» – у Петра Филипповича болит сердце, часто кружится голова, скачет давление. По старой русской привычке, недуги переносит на ногах. Врачей, правда, не избегал и даже специально поехал в Петербург, где его осмотрели несколько профессоров. Выехать за границу, в Германию, на лечение, как ему советовали, не получилось – «цены кусаются», да и в «милой Челябе» как-то лучше…

Работу тоже не отложить. «Я сильно задаюсь мыслию устроить всех моих, не исключая новорожденные семьи, и самому где-нибудь приютиться и предаться забвению», – писал он в одном из писем дочерям и обещал, что, пока есть силы, будет обеспечивать их образование. «Я буду счастлив и спокоен, если все мои дети путем высшего образования достигнут независимого положения, – писал он Конкордии. – Я был бы рад, если бы и ты поспешила получить высшее медицинское образование и занять полезное общественное поприще. В каком бы городе – в Петербурге, Киеве и пр. – тебе ни пришлось бы добиться ныне же высшего учебного медицинского заведения, я с материальной стороны тебя гарантирую до окончания курса…»

Его письма к дочерям – ровные, спокойные, прагматично-новостные, хотя он позволяет себе жесткие формулы человеческой жизни. «Я глубоко ценю всякую честную деятельность, как бы она не была мизерна, но не выношу одного – это рабской зависимости в том виде и характере, как это принято вообще проявлять в отношении маленьких людей». Он, точно вслед за Достоевским, говорит: «Мы маленькие, но мы не ничтожества…»

Кстати, о «маленькости». Сегодня кажется странным слышать такое из уст главы Челябинска – мол, «смирение паче гордости». Но в конце ХIХ века городской голова получал не так уж и много – 1800 рублей в год. Туркину с семьей пришлось десять лет мыкаться по съемным квартирам, прежде чем купить свой дом.

В годы Первой мировой войны челябинская общественность вновь призовет П.Ф. Туркина на городскую службу. Это будет в 1915 году, когда «патриотическая эйфория» от войны спадет, а на поверхность вылезут многочисленные проблемы и неурядицы в виде нехватки предметов первой необходимости и продовольствия. Чтобы как-то справиться с этой напастью, в городе был организован продовольственный комитет, создана система городских лавок, которые отпускали ключевые продукты питания по твердым ценам. Пришлось ввести и карточки: на одежду, обувь, керосин. В принципе, военное лихолетье челябинцы пережили легче, чем их соседи в Екатеринбурге, Троицке, Златоусте.

В революционное лихолетье Челябинск тоже войдет без потрясений – по меньшей мере, в 1917 году горожане будут чувствовать себя «возбужденно-спокойно»: вроде бы впереди новая, неизвестная жизнь, а текущую никто и не отменял. Петр Филиппович, сохранив должность городского головы, был также назначен городским комиссаром. Впрочем, лето 1917 года выдалось мутным – мало кто понимал смысл действий Временного правительства, быстро терявшего свою популярность. Жить в подвешенном состоянии Петр Филиппович не хотел и подал прошение об отставке.

К сожалению, и самой-то жизни останется ему немного. В конце 1918 года П.Ф. Туркин тяжело заболел; встретил Новый год в мрачном настроении, хотя и не показал вида сыновьям, запомнившим, как они украшали елку, вырезали из бумаги игрушки…

21 января 1919 года Петра Филипповича не станет – он умрет от кровоизлияния в мозг. Похоронят Туркина на старом челябинском кладбище – том самом, на месте которого стоит теперь кинотеатр им. Пушкина…

2

«Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон,

Среди детей ничтожных света,

Быть может, всех ничтожней он…»

Классические пушкинские строки давно стали образом жизни литературного мира, оправданием безудержного «жизнетворчества», приносившего, помимо разношерстных личных мифов, многочисленные трагедии, которые стали неизменным фоном современного модернизма. «Игра в Поэта и Поэзию» столь же волнительна, сколько и непредсказуема. Особенно в провинции, где творческие драмы разыгрываются в стороне от телекамер, в тесных богемных тусовках, и незаметны вечно спешащим на работу горожанам.

Вместе с тем, провинция более сдержанна на поэтические порывы. Упорядоченность ежедневного существования и «отсутствие искушений» делают свое дело. А в прежние времена, когда тот же Челябинск еще только стряхивал с ног уездную пыль, и подавно: местное писательство не слишком «экспонировалось».

Может быть, поэтому из дореволюционных челябинских времен до нас дошло лишь одно имя – Александра Гавриловича Туркина, первого профессионального литератора.

Он родился в год Бунина и Куприна – 1870-й – в Верхне-Уфалейском заводе и приходился племянником челябинскому городскому голове П.Ф. Туркину.

Как отличались эти два брата – Петр Филиппович и Гаврила Филиппович! Первый всеми силами торил себе дорогу, второй, едва устроившись в заводскую контору на должность мелкого служащего «принеси-подай», – бросил это занятие. В семье у него «все недостатки и недогляды»: маленький бедный дом в Уфалее, худая корова, которую точно и за месяц «не выдоишь», домашние перебивались с хлеба на картошку. Вдобавок, кляня неудачи, Гаврила Филиппович частенько «пил запоем» – а значит, ничего хорошего здесь ждать не приходилось.

Александр рано ушел из дома. В 12 лет он становится рассыльным в заводской конторе, а потом Петр Филиппович забрал его в Челябинск, устроил в городское училище и, вообще, помогал, чем мог. Их отношения будут тесными всю жизнь.

Тем не менее, сидеть на шее у дяди Александр не хотел. Его первые юношеские опыты – в духе «поэтической традиции», когда юность грезит чем-то эсхатологическим и трагичным. В 1889 году «Екатеринбургская неделя» опубликовала стихотворение Туркина «Умерла ты рано…» – вполне в духе Надсона. Затем было несколько рассказов, очерков.

Но писательство слабо обеспечивает в жизни. На излете XIXвека Александр возвращается в Уфалей, где работает счетоводом в заводской конторе. Он чувствует себя совершенно одиноким, и это одиночество накладывается на постоянные скандалы с отцом. На заводах, в смысле карьеры, тоже не все ладно – выделка железа сокращается, ходят слухи о сокращении, штатные служащие находятся в подвешенном состоянии и ждут чего-нибудь скверного, дороговизна жизни увеличивается, так что приходится подыскивать квартирантов. К тому же начальники недолюбливают Туркина – вот еще один «корреспондент» нашелся: не дай бог пропишет чего в газете.

Помыкавшись по заводам, 30-летний Александр Туркин сдает экзамены и становится адвокатом. Причем, весьма примечательным адвокатом. Большинство его клиентов-подзащитных – башкиры, притесненные, обманутые, не имеющие больших денег и связей. За адвокатские труды они платили Туркину, большей частью, уважением и любовью. Как сказали бы сейчас, появись Туркин в любое время дня и ночи в любой Аргаяшской деревне, его бы никто пальцем не посмел тронуть…

Его вхождение в русскую литературу было не столько личным, сколько знаковым. Конец XIXвека ознаменовался целой плеядой литературных уральских времен: Ф. Решетников, Д. Мамин-Сибиряк, А. Погорелов, И. Колотовкин, А. Кирпищикова, В. Чучелов и многие другие.

На смену историческому, этнографическому, краеведческому осмыслению Урала в судьбе России приходило осмысление литературное. Это было первое поколение уральских писателей, увидевших характер своего края сквозь призму человеческих образов, природного богатства, особенностей уклада, традиций жизни в их непосредственном проявлении. Этому поколению не имело смысла «быть модернистами»; они находились в русле классического русского слова и русского реализма, понимая, что прежде, чем создавать нечто новое, нужно создать нечто «изначальное».

Это не могло остаться незамеченным, равно как и столичные «литературные круги» были предсказуемы. Первым приметил уральских писателей В.Г. Короленко. В частности, в его «Русском богатстве» был размещен очерк Туркина «Страничка из прошлого». Короленко станет и «крестным отцом» первого сборника рассказов челябинского писателя «Уральские миниатюры», а затем и самого известного сборника «Степное» («известного» настолько, что сейчас найти его, увы, практически невозможно).

«Право, я считаю себя очень счастливым тем, что живые и серьезные люди дарят мне письма, подобные Вашему: эти подарки, всегда ценные, очень позволяют мне чувствовать русскую жизнь вернее, чем могут позволить газеты». А это уже письмо Максима Горького в Челябинск. «Ваши рассказы правдивы, у Вас есть талант, безусловный талант, – писал автор «Клима Самгина» А.Г. Туркину. – Вы уже многого достигли, самого главного – правды в описании жизни».

Это признание дорогого стоит. На первом сборнике рассказов Туркина Горький проставил некоторые замечания, не прибегая к подобным письмам. Вообще, при всем снисхождении Горького к начинающим писателям, он редко позволял себе такие отзывы – иначе, с одной стороны, его начнут забрасывать письмами все, кому не лень; с другой – «литераторы» станут размахивать ими направо и налево. Обычно Алексей Максимович отделывался словами: «талант, безусловно, виден, но нужна большая работа над собой, над словом…» В общем, батенька, пишите, учитесь, постигайте жизнь…

Здесь было иначе – уральская натура и «российские свинцовые мерзости жизни» переплетались и осмысливались. В 1910 году в журнале «Русское богатство» вышла повесть А. Туркина «Исправник», которая и получила такую оценку Горького. Челябинский читатель был поражен в первую очередь – точностью описаний. Старожил Челябинска, словесник И.И. Демидов, например, рассказывал, что «тюрьма, которую описывает Александр Гаврилович, была на том самом месте, где теперь стоит здание госбанка, а прототипом исправника послужил известный в Челябинске помощник исправника по судам Табах, которого по повести сразу все узнали».

Бытописательством Туркин не ограничивался. Здесь было все гораздо серьезнее – с толстовским размахом в духе его «Смерти Ивана Ильича». Здесь рушились миры и представления о жизни. Здесь все, что казалось ценным и незыблемым «до», становилось миражом «после» – едва только исправник Крысин, засадивший в тюрьму немало недоимщиков, сам оказался в ней «по причине растраты казенных денег».

И вот потекли совсем иные будни. Он все ждал, что найдется «большой человек» в начальстве и освободит его за старые заслуги, за, в целом, правильную жизнь, за службу, которая казалась ему «надлежащим исполнением закона». А «большой человек» все не шел и не шел. Потом были мечты, как он скажет арестантам, что не виноват пред ними, что буква закона дороже человеческих судеб, а от обстоятельств не спрячешься. Думал, что за год тюрьмы он искупил эти обстоятельства, переродился, стал другим – кем угодно: Ивановым, Петровым, Сидоровым, но только не Крысиным; а потому «пришивать» его незачем…

В повести была поразительная сцена, точно символ, что «полицейская душа – это навечно и несмываемо». Крысину снится, что он, молодой и красивый, – даже не исправник, а как раз-таки Иванов или Сидоров, и любое поприще, самое гуманное и человечное, ему открыто. Но отец, идущий рядом, говорит глухо:

– Корову продали… Корову. Недоимки, говорят, давай. А все исправник, будь он проклят. Велит силой по волостям описывать.

Ненависть звучит в голосе отца, он тяжело дышит. И Крысин говорит ему:

– Я теперь Иванов…

– Врешь, исправник, проклятый!

Это был последний крысинский сон перед гибелью…

Сюжет не был взят с потолка – в короткой газетной заметке рассказывалось, как в бане старой тюрьмы нашли задушенного урядника.

Парадоксально с точки зрения нынешних «поэтических эманаций», мало к чему привязанных, в провинциальной литературной традиции газеты играли совершенно особую роль. Творческое восприятие мира не порхало где-то в небесах, а произрастало из реальных событий, в отношению к миру и жизни напоминая бычка на привязи. Первое поколение уральских писателей было постоянными авторами газет и журналов; ничто журналистское не было им чуждо.

К слову, Александр Гаврилович загорелся идеей издавать газету еще в 1900 году – рассылал письма, прошения в управление по делам печати при городской управе. Дядя не мог помочь – как раз подал прошение об отставке с поста городского головы, а «тревожить его связи» Александр не решался. Челябинская газета «Голос Приуралья» появилась лишь в 1906 году, да и то силами В.А. Весновского, профессионального журналиста и весьма «расторопного малого». Скорее всего, для газеты такой человек и был нужен: хороший организатор с достаточной долей авантюризма.

Газета сразу станет популярной. Вдобавок ее не раз будут штрафовать за «недозволенные материалы», судиться с ней, но главное – будут читать. В «Голос Приуралья» Александр Туркин писал много и охотно: от городских зарисовок, новостей до рассказов и полемических литературных статей с «крестовым походом» против нарождавшихся столичных модернистов: Брюсова, Бальмонта, Белого. Дядя, Петр Филиппович, тоже не чурался пера – его корреспонденции выходили под псевдонимом «Старожил».

Накануне Первой мировой войны Александр Гаврилович в одном из писем позволит себе гордое признание: «Я пролезал в большую литературу сам, сидя в Челябе, я не просил и не заискивал, как это делают многие. Я всем обязан только себе. И это меня удовлетворяет…» В том же 1914 году, в Петербурге, выйдет его книга повестей и рассказов «Степное» – как оказалось, книга итоговая, последняя…

«Я помню Александра Гавриловича; он часто бывал в нашем доме. Мои воспоминания о нем связаны с воспоминаниями об отце, они уносят меня в далекое прошлое, в мои детские годы, в те времена, когда Челябинск был маленьким…» Так писал Вадим Петрович Туркин в своей рукописи, мало кому известной, неопубликованной и просто чудом сохранившейся уже в наше, пост-советское время.

«Помню зимний воскресный день. Отец пошел в гости к Александру Гавриловичу и взял меня с собой. Идем по Сибирской улице. Между тротуарами и проезжей частью – огромные белые сугробы снега. Подходим к двухэтажному дому: низ каменный, а верх деревянный. В нижнем этаже жил Александр Гаврилович с семьей (у него было два сына и дочь). Входим в небольшую прихожую. И мне сразу становится страшновато: на меня смотрит чучело головы лося с огромными рогами-лопатами и стеклянными, как живыми, глазами».

Туркин был страстным охотником; к тому же в уральских лесах и просторах сложно было «избежать» тургеневских записок, словно тяга к охоте – компенсация за «интеллектуальное сидение над книгами».

У охотничьих трофеев в доме была своя «дизайнерская» функция – они скрадывали недостатки быта. Александр Гаврилович жил не бедно – сказывалась адвокатская практика, писательские заработки, – но и не богато. Его кабинет, например, представлял собой небольшую комнату с одним окном, у которого расположился заваленный бумагами письменный стол с тумбочкой, а вдоль стен стояли полки с книгами, шкаф, этажерка и небольшой диванчик.

Нехватку простора Туркин решал просто – собирал в охапку семью, садился в тарантас и уезжал почти на все лето в деревню: за вдохновением и творчеством. Так что башкиры, герои его книги «Степное», были родом из Кулуево, Акбашево, Давлетбаево, Байгузино. В последней деревне Александр Гаврилович снимал казацкую заимку, которая расположилась на холмах над поймой Миасса и смотрела окошками на синеющие вдали горы…

Впрочем, чудесное время редко длится долго.

Нельзя быть вечно на подъеме, и творческие токи иссякают, и вдохновение приходит все реже. В начале 1910-х годов А.Г. Туркин переживает «творческий кризис», как это принято называть. Проснулись и отцовские гены: вчера – коньячок, сегодня – водочка, завтра – наливочка. Вовремя подоспел Петр Филиппович: взял племянника под руки и повез его в Петербург на лечение.

С началом Первой мировой войны Александр Гаврилович не впал в поэтическую «патриотическую эйфорию», как это было с литературной молодежью тех лет и о чем так точно высказался Борис Пастернак. То, что прежде так любил, теперь, мерцая и прячась, уходило безвозвратно, а новое пугало своей неизвестностью.

Октябрьскую революцию Александр Гаврилович не понял и «правильно ее не воспринял», как пишет об этом в воспоминаниях В.П. Туркин. Да и трудно было что-то правильно воспринять! Обычный мир вдруг оказался в подвешенном состоянии и теперь раскачивался все сильнее.

Первый роковой шаг Туркин сделает в 1918 году – простится с Челябинском, соберет вещи и семью и уедет в Новосибирск: видимо, в надежде, что новая власть туда не доберется, споткнувшись об уральский Камень.

О втором много позднее расскажет его сын, Алексей Туркин, известный в Новосибирске художник. «В 1918-19 годах Александру Гавриловичу предлагали должность народного комиссара юстиции, но он почему-то от этого предложения отказался и продолжал работать в новосибирской газете. А зимой 1919 года к нам приехал «злой гений» нашей семьи, двоюродный брат отца Иван Петрович Туркин. Он уговорил отца уехать с ним в направлении Владивостока. Зачем это было нужно – не знаю. По дороге отец заболел тифом, и на одном из полустанков был выброшен чехами из вагона. Иван Петрович не остался с братом, не помог ему в такую тяжелую минуту, а проследовал дальше…»

Название станции, где умер первый челябинский писатель, установить не удалось и, судя по всему, – невозможно…

P.S.

Судьбу писателя решают книги. Повести и рассказы Александра Туркина не канули в забвение. Удивительно, но именно в роковом для страны 1937 году в Челябинске выходит его «первый советский» сборник рассказов – словно не было партийной установки «дореволюционеров» в массы не пускать. В 1960 году в Свердловске 15-тысячным тиражом выйдет его книга «Душа болит» – она, кстати, есть у букинистов. Еще раз публикация состоится в 1990 году в сборнике писателей старого Урала «За горами».

Все верно: non omnis moriar – вечная надежда любого писателя, любого человека…