Это интересно

МИХАИЛ ФОНОТОВ
Писатель, краевед

"Каждый раз, когда поднимаюсь на Нурали, на меня находит наваждение какой-то инородности или даже инопланетности. Сам хребет выглядит стадом огромных ископаемых животных, которые в глубоком сне лежат, прижавшись друг к другу. Он словно скован беспробудной задумчивостью, он каменно молчит, но кажется, что где-то внутри его тлеет очень медленное и едва угадываемое желание пробудиться".

АНДРЕЙ ЯНШИН

Можно ли всю жизнь прожить у реки и так и не побывать у ее истока? Конечно. Но побывать – лучше. Но зачем?

Вход в аккаунт

"Я знаю, каким он был..."

Фото: ИТАР-ТАСС
АНДРЕЙ ТАРКОВСКИЙ-МЛАДШИЙ
Текст: Игорь Оболенский

Тридцать лет назад на пресс-конференции в Милане случилась мировая сенсация — режиссер Андрей Тарковский заявил о своем нежелании возвращаться в Советский Союз. Он снял всего 11 фильмов, при этом три из них были студенческими работами. Но зато остальные стали легендами – «Зеркало», «Солярис», «Ностальгия», «Жертвоприношение». Можно не видеть этих лент, но не знать имени их автора, пожалуй, невозможно.

Его фильмы, как сегодня принято говорить, из разряда тех, что в телепрограмме обозначают примечанием «не для всех». Но и сам Тарковский был из этой же категории. При этом его фамилия была, да и остается, на устах у всего мира. Первый раз она зазвучала после громкого успеха его ленты «Иваново детство». 30-летний выпускник ВГИКа стал лауреатом престижнейшего Венецианского кинофестиваля. Следом за призом в Италии – награда Каннского кинофестиваля и мировой триумф «Андрея Рублёва». Со стороны все складывалось более чем идеально. В 1980 году Тарковский получает звание народного артиста России. А спустя четыре года, как гром среди ясного неба, на пресс-конференции в Милане звучит его заявление о нежелании возвращаться в Советский Союз. Правда, за границей Тарковский сумел снять всего один фильм.

В 1986 году великого режиссера не стало…

О том, каким Тарковский был в обычной жизни, мне рассказал его сын, Андрей Тарковский-младший. Режиссер был женат дважды. В браке с Ирмой Рауш на свет появился Арсений, старший сын Тарковского. Во втором браке, с Ларисой Кизиловой, родился Андрей, мой сегодняшний собеседник.

Ему 44 года. Он живет в обожаемой отцом Флоренции, в той самой квартире, которую режиссер в свое время получил от итальянских властей и в которой ему самому довелось прожить всего ничего.

В Москву Андрей Андреевич приехал всего на три дня. В 300 километрах от столицы, в поселке Мясной Рязанской области, он мечтает организовать музей отца. Тарковский-младший всю жизнь занимается популяризацией творчества великого родителя, являясь президентом Международного института имени Андрея Тарковского.

За пару часов до вылета он нашел время, чтобы ответить на мои вопросы.

– Андрей Андреевич, а вы должны любить фильмы Тарковского?

– Не должен, но я их люблю. Но я их люблю не из-за того, что это фильмы моего отца. Первый фильм Тарковского, который я увидел, был «Зеркало». Я присутствовал на съемках, маленький совсем был, года три-четыре мне исполнилось. Помню какие-то кадры, сцену пожара прекрасно помню. Потом был «Сталкер». Я уже сам пошел в кинотеатр, куда-то даже специально поехал в Подмосковье, фильмы отца ведь шли в каких-то второго сорта кинотеатрах, власти относились к отцу свысока. С тех пор я фильмы Тарковского очень люблю. Каждый по-разному.

– А у вас нет книги об отце?

– Нет. Я не думал писать, потому что все пишут…

– По-моему, даже те, кто просто один раз мимо Тарковского проходил…

– Да-да, поэтому мне не хочется писать, я предпочитаю другое. У меня огромный архив отца, мы собрали все материалы во Флоренции. Я сам публикую книги, дневники, все время посвящаю его наследию. – Скажите, а когда вы узнали про дневники Тарковского?

– Сразу после смерти отца, году, наверное, в 1987-м, мне было лет семнадцать. Первое издание увидело свет в Германии, это был двухтомник. Этим занималась мама, я не участвовал. Кроме записей отца там были мамины воспоминания и письма.

Незадолго до своего ухода мама успела сделать книгу, и в итоге во Франции увидела свет своего рода фотобиография отца – мама прокомментировала фотографии из семейного архива. Правда, она говорила по-русски, а переводчик тут же записывал все на французском, мы хотели, чтобы мама успела увидеть книгу. В итоге на сегодняшний день у меня нет русского текста. Но я очень хочу, чтобы эта книга вышла и в России.

– А помните ваши ощущения, когда вы смогли впервые все это прочитать?

– Да, было очень интересно. Вообще отец был человеком очень коммуникабельным, я и до чтения знал многое. Такого, чтобы он что-то там прятал, не было. Поэтому для меня в его дневниках не было сюрпризов. Единственное, чего не знал, – это его переживаний, связанных со здоровьем. Он скрывал свои страдания, не хотел, чтобы они отражались на детях. Вот это было, пожалуй, самым сильным впечатлением.

– А как он писал?

– Он писал дневники каждый день. Ну, старался, по крайней мере. Во время съемок писал меньше, потому что у него есть еще рабочие дневники. По каждой картине отдельно – более технические, тоже очень интересные.

У него была своего рода дисциплина – сесть и начать писать. Он и меня заставлял. Но, к сожалению, я не воспользовался его предложением. Я непостоянен, и это мой порок. А отец старался. Он вообще был человек очень методичный, любил систему. Например, в «Жертвоприношении» звучит его собственная фраза – «надо что-то делать постоянно». При этом не важно, что. Например, человек утром встает, берет стакан, наполняет водой из-под крана, подходит и сливает в унитаз. Даже это надо делать каждый день, на протяжении всей жизни.

– Зачем?

– Тогда что-то произойдет. То есть необходимо совершать какое-то постоянное действие. Ну, это может немного своеобразно, но такая у него была идея. И он писал дневник до последних дней, пока мог. Там последняя запись сделана в ноябре. А в декабре он уже умер.

– У вас ведь была драматическая история с выездом за рубеж. После того как Тарковский объявил о решении остаться в Европе, вас не выпускали к родителям.

– Это сложная история. Отец уехал снимать «Ностальгию». Проект фильма вообще начался в 1979 году, или даже раньше. С Тонино Гуэррой они начали писать в Москве сценарий, часть картины должна была сниматься здесь, часть в Италии. История первоначально была немножко другой, вообще было 5–6 версий, как обычно у Тарковского. Сценарий менялся даже во время съемок, это был такой бесконечный процесс. После «Сталкера» началась катавасия, история совместного производства с Италией. Все это было чрезвычайно сложно. Отец не работал, а занимался контрактом, договорами. В итоге потом все пошло совсем не так, как планировалось изначально.

Когда «Ностальгия» была закончена и в 1983 году показана на фестивале в Каннах (картина получила приз за режиссуру, приз ФИПРЕССИ и приз экуменического жюри. – Прим. И. О.), снова начались неприятности. Во Франции тогда находился Сергей Бондарчук, который пытался дискредитировать отца. И отец понял, что если вернется в СССР, то он вообще ничего снимать не будет. По крайней мере, в тот период. И он решил остаться, сказав, что хочет сделать несколько проектов – «Борис Годунов», «Гамлет», которые здесь ему не позволяли запустить. Он не собирался отказываться от советского гражданства, просто хотел поработать на Западе. Но ему не позволили. Тогда он и дал пресс-конференцию в Милане.

В итоге отец с мамой остались, а меня в течение следующих нескольких лет не выпускали. Родители находились за границей, мама была вторым режиссером на картинах отца, а я был заложником. Меня выпустили, только когда узнали, что у отца рак, что он уже неизлечимо болен.

– А с кем вы жили?

 – С бабушкой, маминой мамой. Ее звали Анна Семёновна Егоркина. Она по профессии была портной, шила платья, делала очень красивые вещи. Может быть, в другой ситуации могла бы стать успешным кутюрье. Она маме все платья делала. Мама не покупала ни одного наряда в бутике, на приемы всегда ходила в платьях, сделанных бабушкой. Фантазия у нее была невероятная. Удивительные руки. Когда у нее уже было очень плохое зрение, бабушка с 14 лет работала, она практически на ощупь делала вещи.

– Родители были в Италии, вы в Москве. Хоть как-то общались?

– По телефону. Когда они уехали, мне было 12 лет, а увиделись мы, когда мне уже исполнилось 16. Для мальчика это, поверьте, не самый простой возраст.

– К тому же вам в Москве наверняка приходилось слушать об отце какие-то не самые добрые слова?

– Слушал, но относился спокойно, про него всегда что-то говорили. А в тот период даже и говорили мало, потому что от нашей семьи после заявления Тарковского о решении остаться на Западе все отвернулись и куда-то пропали. У нас тогда все чего-то боялись.

– А как к вам в школе относились?

– Нормально…

– Или там просто не знали, кто такой Андрей Тарковский?

– Нет, там знали. Просто приличные были учителя и школа.

– А вы понимали, почему не видите родителей?

– Ну конечно. Я же видел все эти истории с бюрократами советскими, когда каждый фильм приходилось «пробивать» по несколько лет. За 20 лет отец снял только четыре картины.

– А мама тоже не могла к вам приехать?

– Нет, не могла. Если бы она приехала, ее бы потом просто не выпустили.

– А вы у бабушки спрашивали, почему все так происходит?

– Нет, я понимал, что отец хочет снимать кино. Он сказал, что хочет поработать три-четыре года за границей. Я просто ждал выезда, был уверен, что уеду, абсолютно четко знал, что рано или поздно это случится. У меня как-то в голове это отложилось. И это мне помогало. И отец тоже говорил, что мы скоро увидимся, каждый раз по телефону говорил. Но, конечно, эти годы в разлуке были тяжелыми.

– Да, слушали, конечно, и письма вскрывали. Но это воспринималось нормально. Так происходило не только после его отъезда, наш телефон был под контролем всегда.

– А бабушка никогда не говорила – почему нельзя здесь жить, снимать советские фильмы?

– Нет, отца все поддерживали. И мама, и остальные прекрасно понимали, кто такой Тарковский, что для него творчество – это самое главное. Из домашних его никто никогда не обвинял. Нет, ни в коем случае… Он был человек творческий и жил для того, чтобы снимать кино.

– А с дедом вы общались? Арсений Тарковский ведь был большим поэтом и яркой личностью.

– Когда отец был здесь, мы общались. А потом… Решение отца остаться за границей нас немножко отдалило, потому что Арсений Александрович был против того, чтобы сын не возвращался. Деда я видел только несколько раз. С отцом мы ездили навещать его, он тоже не очень часто с ним общался. Они любили друг друга, но у них была такая любовь на расстоянии.

– Арсений Тарковский был очень известным поэтом в те годы?

– Он был очень известным среди знающих людей.

– А в школе вы говорили, что ваш любимый поэт – Арсений Тарковский?

– Я говорил, что это мой любимый поэт, но учителя сразу переводили тему на другое. Тогда на имя деда существовало своего рода табу…

– А это правда, что его не выпустили на похороны сына? Арсений Тарковский пережил Андрея на два года…

– Я не могу вам точно сказать. Видимо, он уже был болен, ему было тяжело ехать даже психологически.

– А вы, получается, поехали проститься? Когда это произошло?

– В январе 1986 года. Мне уже было 15 лет, отец меня не узнал практически. Мы с бабушкой прилетели в Париж, потому что президент Франции Миттеран прислал Горбачёву телеграмму с просьбой о том, чтобы нас выпустили. Нас встречали мама, журналисты. Нас сняла с трапа самолета служба безопасности президента. Сразу посадили в машину, ни контроля не проходили, ничего. Отец не смог нас встретить, он уже не мог даже вставать с постели.

– Вы легко нашли общий язык с мамой?

– С мамой – да. Мы ведь часто говорили по телефону. Конечно, они меня воспринимали еще одиннадцатилетним ребенком, а я уже был 15-летний юноша. Мы сначала приехали и жили некоторое время под Парижем на вилле у Марины Влади и Леона Шварценберга. Это муж Марины, он был лечащим врачом отца. Потом сняли квартиру в Париже. В этот город отец приехал лечиться, Слава Ростропович посоветовал. Считалось, что там лучшая онкологическая школа в Европе.

– Отъезд в Париж для вас был неожиданностью?

– Нас выпустили за сутки, мы ничего не знали о предполагаемом отъезде. Нам позвонили домой, потом приехали из КГБ, посадили в машину, повезли в посольство на визу. Мне дали паспорт, хотя мне еще не исполнилось на тот момент 16 лет. При этом даже не пришлось выходить из машины, они сами все сделали, час мы проездили попусту. И на следующий день нас выпустили, мы улетели. Все решилось в течение суток.

– Видимо, какая-то до этого работа шла.

– Нет, я думаю, работы никакой не шло, просто распорядился Горбачёв – выпустить немедленно. Он мне потом так и сказал.

– Вам лично Горбачёв сказал?

– Мы с ним встречались неоднократно. Конечно, уже много лет спустя после нашего отъезда к отцу. Михаил Сергеевич был на нашем вечере в Москве, посвященном отцу. Очень долго, минут сорок говорил про тот период, про то, как вообще получилась эта история с отцом.

– Для вас был большой шок, когда вы приехали в Париж?

– Для меня нет, поскольку я все эти годы постоянно готовился уехать, мысленно жил между Россией и Западом. Я себе много представлял, естественно, что может себе представлять мальчик из Советского Союза, когда уезжает на Запад. Но потрясения не было. Больше шок был, когда я увидел отца в больнице. Мне ведь никто не сказал, что он болен, что у него рак. В день приезда сказали только, что у него воспаление легких и поэтому он не может прийти. Хотя бабушка все знала уже в Москве, естественно. Я до сих пор не могу понять, почему мне не сказали правду. После этого все остальное – Запад, Париж, отъезд из Союза – отошло на второй план.

– То есть вы поняли, что, фактически, приехали провести вместе последние дни отца. – Ну да, в какой-то степени, хотя надеялся, что он выздоровеет. В течение года даже были какие-то улучшения здоровья. Мы успели посидеть в кафе и выпить пива вместе, отдохнуть на море.

– Вам легко было с ним?

– С ним мне было очень легко. Всегда, у нас были очень хорошие отношения. Он меня очень любил, и я его, естественно, тоже. Хотя отец был сложный человек, я с ним не раз спорил. Из-за чего? В те времена споры были глупые – о музыке. Я слушал что-то, а отец говорил, что это не музыка, а шум. В принципе, он был прав. Но тем не менее в те годы это вызывало во мне какое-то негодование.

– А отец вам говорил, чем вы должны заниматься?

– Да-да, он уже все спланировал. Я должен был заниматься кино и работать с ним. Сначала – учиться, потом сам снимать. Я не стал спорить с ним.

– Но знали, что не будете это делать?

– Да, в то время я не хотел этим заниматься. Я поступил в университет, занимался два года физикой. Потом перешел на гуманитарный факультет.

– А сколько вам было лет, когда вы узнали, что у вас есть старший брат и, соответственно, что у отца до встречи с вашей мамой была другая семья?

– Я маленький был. Но был рад, что у меня есть брат. К тому, что была семья до нас, относился нормально. У мамы ведь тоже до встречи с отцом была семья, я рос вместе со своей старшей сводной сестрой Ольгой. Она сегодня живет в Париже, занимается дочкой, воспитывает… Она замужем за итальянцем.

– Тарковского, наверное, окружали интересные люди.

– C отцом всегда было интересно находиться рядом. Если говорить о моих самых ярких впечатлениях детства, то они связаны с Владимиром Высоцким, который часто приходил к нам. Я помню его очень хорошо. Он приходил по праздникам часам к девяти вечера. Выводил меня на балкон и дарил салют. Говорил, что держит его в своих руках. То есть, когда начинался салют, он разжимал ладонь и говорил – это для тебя. Я так его и звал – «дядя Салют». Я был уверен, что это он приносил салют.

– Тарковский ведь очень дружил с Сергеем Параджановым?

– Да, конечно. Параджанов часто у нас бывал. И мы ездили к нему в Тбилиси. У отца там были какие-то выступления, мы провели в Грузии дней десять.

– Мне рассказывали в Тбилиси про забавный эпизод, произошедший, видимо, во время того самого приезда Тарковского в Грузию. Встретив вашего отца на вокзале, Параджанов отправился с ним гулять по проспекту Руставели. Имя Тарковского было известно, а в лицо его практически никто не знал. И Параджанов решил этим воспользоваться. Он предлагал встречным: «Хотите увидеть живого Тарковского? Давайте 3 рубля». Получив деньги, Параджанов говорил: «Смотри, вот он». И показывал на идущего рядом с ним вашего отца.

– Постоянно с ним такие шутки были, он был человек удивительный. Отец, зная о его непростом финансовом положении (Сергею ведь тоже не давали снимать кино), подарил ему кольцо. И Параджанов после ухода отца из жизни мне это кольцо вернул. Передал, когда мы встретились с ним в Париже. Он лежал в той же клинике, где умер отец. Это кольцо у меня сейчас, я его храню как реликвию. Обычное такое золотое колечко с камушками сапфира, никакой большой ценности не имеет…

Сережа очень любил отца, считал его лучшим режиссером. Не забуду, как он меня водил по Тбилиси, показывал мне все эти улочки, музей Пиросмани. Он фантастически рассказывал. Отец тоже был хорошим рассказчиком, но Параджанов был более сказочным, что ли. Дом у него был удивительный, комната, в которой он жил…

– …и с потолка которой постоянно во время дождя капала вода. Чтобы как-то защитить жилье, Параджанов подвесил к потолку зонтик. И все восхищались – надо же, как оригинально. Так ведь и у ваших родителей было. Я читал, что Софи Лорен, навестившая Тарковского и увидевшая стоящие по всему дому банки с водой, воскликнула: «Боже, он собирает святую воду!» А у ваших родителей просто протекала крыша.

– Да, это было в их первой московской квартире, был старый дом. Всякое случалось. Отключали, например, свет. Не было возможности зарабатывать, ему не давали работать. Халтурить не халтурил, не собирался до этого опускаться. Он хотел снимать кино. В Советском Союзе с этим было непросто.

– В итоге ваша семья обосновалась в Италии?

– Отцу нравилась Италия, он хотел жить в этой стране. В Париж он попал из-за болезни. А во Флоренции хотел жить и работать. И мне тоже очень понравилось в этом городе. Я там остался, надо было идти в школу, а отец опять уехал в Париж. Потом я приехал туда уже на похороны. Когда он умер, меня рядом не было. К сожалению. Мне опять же не сказали. В очередной раз…

– Тарковский понимал, что ему остались считанные недели?

– Нет, не думаю. Ему стало хуже, конечно, но рак иногда дает надежды, постоянные подъемы чередуются со спадами. И тут уже сложно сказать, даже врачи не могут никогда прогнозировать. Ему вообще сказали в Швеции, когда поставили диагноз, что осталось около месяца жизни. А он прожил год.

– Он трепетно относился к своему здоровью, следил за собой?

– Он не столько любил лечиться, сколько любил все, что касается всех этих духовных практик, в те годы это было очень популярно. Ходил к Джуне, дружил с ней, лечился и учился у нее, его все это интересовало. Он занимался йогой, медитировал.

– Тарковский был фаталистом?

– Он принял свою судьбу. Он интересно пишет в дневниках, что каждый знает, что умрет. Все знают, что рано или поздно это случится. Но когда человек точно знает дату, когда это произойдет, вот тогда становится невыносимо.

Но у него, тем не менее, была энергия, он до последнего писал проекты фильмов. Если мы посмотрим на запись, сделанную всего за месяц до смерти, то увидим, что он пишет о том, как и какие картины нужно ставить. Удивительная сила, он был до последнего уверен, что поправится.

Последние две недели отец уже не мог писать, находился под морфином. Уже были такие боли, что он не чувствовал ничего… В итоге у него просто не выдержало сердце, болезнь зашла так далеко, что организм был изможден. А до этого – постоянные записи о том, что надо жить, надо работать.

– Расскажите про судьбу мамы. С Ларисой Кизиловой Тарковский познакомился на съемках?

– Да, «Андрея Рублёва». Я думаю, родители были натурами взаимодополняющими. Отцу нужна была энергичная женщина, сильный человек. Чтобы быть рядом с отцом, нужно было иметь огромную силу. И характер, энергию. Ну и потом мама ему посвятила свою жизнь, себя всю.

Когда отца не стало, она прожила несколько лет только благодаря своей энергии – организовала фонд, занималась популяризацией его творчества, пыталась создать что-то. Это единственное, что ее держало. Благодаря ей книги вышли, дневники.

Мы с мамой были достаточно дружны. У нее был сильный характер. Она сделала так, чтобы отец мог только работать. Он не знал, кто оплачивает счета, его материальная сторона жизни не касалась. Все взяла на себя мама. Главное – не отвлекать, главное – чтобы он работал, главное – тишина. Если отец пишет, по дому все ходят на цыпочках…

Она ушла через десять лет, потому что уже не было какого-то смысла жить. Она любила его безумно. Иногда об этом говорила, у нее было чувство грусти. Я даже из-за этого с ней ругался, говорил – живи, надо жить, надо продолжать. Я чувствовал, что в ней что-то сломалось.

Но она так и не смогла пережить его смерть…

– Кто из родителей был более мудрым человеком?

– Наверное, отец. Он был очень умным, у него была чрезвычайная интуиция. Даже, как говорят, женская, огромная, удивительная интуиция. Благодаря ей он все схватывал, даже не понимая иногда суть вопроса, не говоря на языке. Мама была человеком эмоциональным. Они друг друга дополняли. За сильным человеком должна быть сильная женщина.

– А правда, что родители общались друг с другом на «вы»?

– Да, у них была такая игра – не игра, а, скорее, взаимоуважение.

– То есть обращались друг к другу по имени отчеству?

– Нет, по имени – Лариса, Андрей, но на «вы».

– Как интересно.

– Причудливо, но интересно.

– Жизнь в Европе для вашей семьи материально оказалась легче?

– Там было проще. Потом, естественно, все деньги шли на лечение. Но больших денег у него и не было. Снял только две эти картины. Купил небольшой дом. Гений – это одно, а законы кинорынка – другое. Отцу пришлось отказаться от прав, чтобы получить деньги на картины. В итоге после него осталось лишь два чемодана вещей.

– Его отпевали?

– В русской церкви Александра Невского в Париже. На ступенях храма друг отца, Мстислав Ростропович, сыграл сюиту для виолончели Баха…

– Отец был верующий человек?

– Да, конечно. Он нечасто ходил в церковь, но глубоко верил. У меня осталась его библиотека. В последний год он очень много читал религиозной философии, Бердяева, Соловьева, Флоренского.

– А с вами он говорил на эти темы?

– Говорил, конечно.

– Можно сказать, что он вами занимался?

– Он мной занимался очень, мне кажется, правильно. Во-первых, своим примером. Во-вторых, не старался говорить, что хорошо, а что плохо. А давал мне читать книги, слушать музыку. Он мне очень много рассказывал, делился своими мыслями и переживаниями. То есть не сюсюкался, а говорил взрослые вещи, интересные. Рассказывал постоянно то, что он читал…

– А когда вы поняли, кто он? Его величину?

– Я уже знал с детства, кто мой отец. Это витало в воздухе. И когда, уже живя в Италии, я признавался, что моя фамилия – Тарковский, выяснялось, что все прекрасно знают отца. Для меня это, конечно, было очень важно. И до сих пор удивляет. Казалось бы, люди, не имеющие отношения к искусству, а прекрасно знают его картины. Случаются очень интересные истории. Многие приняли сан, стали священниками благодаря фильму «Андрей Рублёв». Мне пишет иногда один настоятель монастыря, бенедиктинец. Он стал настоятелем именно после фильма. Он каждый месяц показывает картину Тарковского, они ее разбирают, медитируют, ведут беседу.

Я пытаюсь объяснить, что я не Тарковский, я сын, и не могу за отца ответить на какие-то сложные вопросы. Но все равно находятся почитатели творчества отца, которые пытаются узнать у меня то, что хотели бы спросить у самого автора «Андрея Рублёва».

– Фамилия Тарковского в Италии и сегодня многое значит?

– Отца знают. На почте, где угодно. В Италии, да вообще на Западе, отношение к Тарковскому удивительное. Наверное, там его даже больше знают, чем здесь. Ценят, любят, относятся с каким-то пиететом. Нет никаких скандальных публикаций, нет зависти какой-то глупой, ненужной.

– А вы сталкивались с проявлениями этой глупости, зависти?

– Ну, иногда, когда видишь некоторые книги об Андрее Тарковском.

– Вы их читаете?

– Честно – мне неинтересно. Зачем? Я-то знаю, каким он был. Поэтому и не пишу, мне это не интересно. Важно, чтобы люди читали его. И смотрели его фильмы. А уж там пусть каждый выводы делает сам. Я могу сказать одно – отец останется в истории. Время еще расставит свои точечки.

Источник: sovsekretno.ru

 

К 80-летию Андрея Тарковского
4.04.2012

"Потаённая суть картин Тарковского такова, что раскрывается постепенно, медленно, как проявляющаяся в процессе печати фотография. Захваченный поначалу формальным совершенством его фильмов, их мистической аурой, начинаешь постепенно, медленно, бесконечно пересматривать их и постигаешь нечто большее, нежели видел вначале".

27.03.2012

"Если Тарковского вечно прессинговали «сверху», но «снизу» очень даже понимали и поддерживали, то Куросаву не понимала именно интеллигенция: вечный странник в своём отечестве, свой среди чужих, чужой среди своих, он всю жизнь задыхался".

Фрагменты из книги Юрия Норштейна «Снег на траве»
19.03.2012

«…все наши разговоры о так называемой «свободе» – чепуха. О какой свободе идет речь? То, что мы можем выйти на Красную площадь и сказать: «Эй, президент, все-таки ты сукин сын!» Ну и что?.. На самом деле мы теряем тогда, когда с каким-то безответственным безумием пользуемся нашей пресловутой свободой. А определенность человеческого поступка впрямую связана с самоограничением».

13.03.2012

В конце марта на экраны выходит новый фильм Павла Лунгина «Дирижер». В чем-то он продолжает идею «Острова»: покаяние стало основной темой этой картины. Но «Дирижер» - это фильм о нашей современности. И так мучительно узнавать в героях - себя…

18.12.2011

Венецианский триумф Сокурова и его "Фауста" совпал с периодом, когда авторское кино находится в отчаянном положении во всем мире, поскольку правительства урезают расходы на культуру. На церемонии Сокуров предостерег политиков: "Культура - не роскошь, а основа развития общества".

В этом разделе вы можете познакомиться с нашими новыми книгами.

Шесть книг Издательского Дома Игоря Розина стали победителями VIII областного конкурса «Южноуральская книга-2015». Всего на конкурс было представлено более 650 изданий, выпущенных в 2013-2015 годах.

Издательский Дом Игоря Розина выполнит заказы на изготовление книг, иллюстрированных альбомов, презентационных буклетов, разработает узнаваемый фирменный стиль и т.д.

ПАРТНЕРЫ

Купить живопись

"Неожиданные вспоминания" Дмитрия и Инги Медоустов - это настоящее "густое" чтение, поэзия не слов, но состояний, состояний "вне ума", состояний мимолетных и трудноуловимых настолько же, насколько они фундаментальны. Состояний, в которых авторы тем не менее укоренены и укореняются именно (хотя и не только) через писание.

Эта детская книжечка - вполне "семейная". Автор посвятил ее своим маленьким брату и сестричке. И в каком-то смысле она может служить эталоном "фамильной книги", предназначенной для внутреннего, семейного круга, но - в силу своей оригинальности - интересной и сторонним людям.

История, рассказанная в этой очень необычно оформленной книге, действительно может быть названа «ботанической», поскольку немало страниц в ней посвящено описанию редких для нас южных растений. Впрочем, есть достаточно резонов назвать ее также «детективной», или «мистической», или «невыдуманной».

Сборник рассказов московского писателя Сергея Триумфова включает страстные лирические миниатюры, пронзительные и яркие психологические истории и своеобразные фантазии-размышления на извечные темы человеческого бытия.

Книга прозы Александра Попова (директора челябинского физико-математического лицея №31) «Судный день» – это своего рода хроника борьбы и отчаяния, составленная человеком, прижатым к стенке бездушной системой. Это «хождения по мукам» души измученной, но не сломленной и не потерявшей главных своих достоинств: умения смеяться и радоваться, тонуть в тишине и касаться мира – глазами ребенка.

Роберто Бартини - человек-загадка. Кем он был - гениальным ученым, на века опередившим свое время, мыслителем от науки, оккультным учителем? Этот материал - только краткое введение в судьбу "красного барона".

"Люди спрашивают меня, как оставаться активным. Это очень просто. Считайте в уме ваши достижения и мечты. Если ваших мечтаний больше, чем достижений – значит, вы все еще молоды. Если наоборот – вы стары..."

"Отец Александр [Мень] видел, что каждый миг жизни есть чудо, каждое несчастье – священно, каждая боль – путь в бессмертие. А тем более цветок или дерево – разве не чудо Божье? Он говорил: если вам плохо, пойдите к лесу или роще, возьмите в руку ветку и так постойте. Только не забывайте, что это не просто ветка, а рука помощи, вам протянутая, живая и надежная..."

"Всего Капица написал Сталину 49 писем! Сталин не отвечал, но когда Капица, не понимая такой невоспитанности, перестал ему писать, Маленков позвонил Капице и сказал: «Почему вы не пишете Сталину, он ждет новых писем». И переписка (односторонняя) возобновилась".

"Через цвет происходит таинственное воздействие на душу человека. Есть святые тайны - тайны прекрасного. Понять, что такое цвет картины, почувствовать цвет – все равно, что постигнуть тайну красоты".

"...Ненависть, если и объединяет народ, то на очень короткое время, но потом она народ разобщает еще больше. Неужели мы будем патриотами только из-за того, что мы кого-то ненавидим?"

"Внутреннее горение. Отказ от комфорта материального и духовного, мучительный поиск ответов на неразрешимые вопросы… Где все это в современном мире? Наше собственное «я» закрывает от нас высшее начало. Ведь мы должны быть свободными во всех своих проявлениях. Долой стеснительность!.."

"В 1944 году по Алма-Ате стали ходить слухи о каком-то полудиком старике — не то гноме, не то колдуне, — который живет на окраине города, в земле, питается корнями, собирает лесные пни и из этих пней делает удивительные фигуры. Дети, которые в это военное время безнадзорно шныряли по пустырям и городским пригородам, рассказывали, что эти деревянные фигуры по-настоящему плачут и по-настоящему смеются…"

"Для Beatles, как и для всех остальных в то время, жизнь была в основном черно-белой. Я могу сказать, что ходил в школу, напоминавшую Диккенса. Когда я вспоминаю то время, я вижу всё черно-белым. Помню, как зимой ходил в коротких штанах, а колючий ветер терзал мои замерзшие коленки. Сейчас я сижу в жарком Лос-Анджелесе, и кажется, что это было 6000 лет назад".

"В мире всегда были и есть, я бы сказал так, люди этического действия – и люди корыстного действия. Однажды, изучая материалы по истории Челябы, я задумался и провел это разделение. Любопытно, что в памяти потомков, сквозь время остаются первые. Просто потому, что их действия – не от них только, они в унисон с этикой как порядком. А этический порядок – он и социум хранит, соответственно, социумом помнится".

"Я не турист. Турист верит гидам и путеводителям… А путешественник - это другая категория. Во-первых, ты никуда не спешишь. Приходишь на новое место, можешь осмотреться, пожить какое-то время, поговорить с людьми. Для меня общение по душам – это самое ценное в путешествии".

"В целом мире нет ничего больше кончика осенней паутинки, а великая гора Тайшань мала. Никто не прожил больше умершего младенца, а Пэнцзу умер в юном возрасте. Небо и Земля живут вместе со мной, вся тьма вещей составляет со мной одно".

"Я про Маленького принца всю жизнь думал. Ну не мог я его не снять! Были моменты, когда мальчики уставали, я злился, убеждал, уговаривал, потом ехал один на площадку и снимал пейзажи. Возможно, это одержимость..."

"Невероятная активность Запада во всем происходящем не имеет ничего общего ни со стремлением защищать права человека на Украине, ни с благородным желанием помочь «бедным украинцам», ни с заботой о сохранении целостности Украины. Она имеет отношение к геополитическим стратегическим интересам. И действия России – на мой взгляд – вовсе не продиктованы стремлением «защитить русских, украинцев и крымских татар», а продиктованы все тем же самым: геополитическими и национальными интересами".