Гипертекст Дмитрия Быкова

Дмитрий Быков завершил историческую трилогию, в которую вошли три романа: «Оправдание», «Орфография» и «Остромов, или Ученик чародея».
Получился, по мысли самого автора, некий гипертекст «о трех вариантах поведения в тоталитарном мире». Последний роман – о мистическом восхождении, на определенных уровнях которого не страшны уже никакие власти, диктатуры и вообще законы человеческого сообщества.
Однако, хотя роман и имеет подзаголовок «Пособие по левитации», большая часть сюжета посвящена как раз разоблачению всякого рода оккультных знаний. Один из двух главных героев романа – масон Остромов - это такой собирательный образ «духовного учителя», шарлатана, конечно, но человека очень неглупого, проницательного и отлично разбирающегося в психологии. Он создает в относительно благополучном Ленинграде эпохи НЭПа масонский кружок, к которому прибиваются самые разные люди «из бывших», не нашедшие себя при новой власти.
Автор с изрядной долей юмора описывает «мистические уроки» и не ленится сочинять выкладки из эзотерических трактатов, которыми Остромов гипнотизирует свою паству. Здесь досталось не только прототипу героя (а это реальный исторический персонаж), но и всей русской оккультной традиции в лице ее выдающих представителей: Блаватской, Рериха и особенно Гурджиева.
Но Быков не был бы Быковым, если бы, раздав оплеухи по таким солидным адресам, не предложил бы свое видение этой самой «мистической составляющей» нашего мира. Итак, сокровенные идеи автора воплощает второй (или первый) главный герой – Даниил Галицкий, чье имя отсылает читателя к известному русскому эзотерику-духовидцу.
Идея о том, что когда ученик готов, появляется учитель, не нова. Также давно известно, что учителем этим может оказаться и безумец, лупящий тебя палкой по голове, и мудрый алкаш, и неграмотная старушка, ну и откровенный мистификатор, как получилось с Даниилом. Однако, если ученик талантлив, за ним начинают присматривать силы уже не земной иерархии, и в таком случае функция «учителя» сводится к тому, чтобы придать ускорение восхождению души по мистической лестнице. Именно эта роль отведена в романе Остромову.
Вообще, история похождений Остромова написана в лучших традициях сатирической прозы прошлого века. Текст искрится Булгаковым и Ильфом-Петровым, Воланд мельчает до Остапа Бендера, ленинградская публика оказывается испорченной квартирным вопросом не меньше, чем московская.
Но вернемся к мистике. Быков-сатирик и Быков-мистик, вот такое получилось единство. Жестоко высмеяв антропософию, оккультизм, масонство, эзотерику и даже христианство зацепив, автор ведет своего героя (Даниила) по тем ступеням «духовного восхождения», которые, логично предположить, отражают его собственное, быковское, «думание мира». И хотя внешне эти ступени соответствуют остромовскому шарлатанству: экстериоризация, левитация, преодоление порога, прохождение эонов, суть оказывается вовсе не в том, чтобы усиленно практикуя, перебираться с одного уровня на другой. Главное – это особое строение души, которой для полета нужно очень немного: первый толчок, несколько путеводных вешек, несгибаемое намерение и поддержка той Силы, которая в этой душе заинтересована. Описывая Данины выходы за пределы человеческого мира, Быков все же остается литератором, поэтом. Но таким поэтом, который временами поднимается и до мистических прозрений:

«Было так: он проходил мимо окна желтокирпичного дома недавней постройки и вдруг услышал, что на втором этаже играют Баха, «Итальянский концерт», вторую часть. Он сразу узнал эту музыку, и узнал не памятью, а всем существом. Он помялся немного на месте, утаптывая снег, и когда в ровное топтание вступления пробилось вдруг божественное ля-соль-ля, как вскрик счастья и узнавания, и начало кругами восходить, разворачивая гирлянду спиралевидных ступеней, — он без малейшего усилия пошел по этим ступеням, в тающем розовом свете, в мокром снегу, в легком запахе отсыревшей коры. Все постепенно становилось этой темой, то есть она пропитывала собою мартовский сквер, потому что в ней было и то, и то, и это: бралась нота — и проступал клен, снегирь, мальчик с огромным портфелем, идущий из школы, вероятно, с кружка. И как мир, подчиняясь музыке, строился из ее сцеплений, так под каждый шаг Дани сама собой подскакивала ступенька.
Воздух оказался полон углов, ступеней и поворотов. Он дивился, как прежде не замечал его структуры, но тут же поправил себя: ведь замечал. В детстве, когда перед глазами вдруг мелькало что-то вроде слоистых плоскостей, прозрачных, сланцевых стен. Тогда ему казалось, например, что в воздухе можно спрятаться, то есть войти в такую щель, откуда ты уже не виден. Просто не от кого было прятаться тогда, а то бы попробовал. И сейчас он видел эти щели и складки, некоторые из которых были ловушками, а другие — убежищами; но не было пока повода. С какого-то момента земля перестала быть видна, но музыка не переставала, хотя от окна, за которым счастливейшая женщина (он видел это) играла концерт, он был уже чрезвычайно далеко. Дело в том, что музыка была не музыка в собственном смысле, а именно указание по восхождению, чертеж спиралевидных лестниц, по которым он, прыгая с одной на другую, хроматически восходил: при шаге с лестницы на лестницу возникала как бы легкая хромота, и отсюда «хроматически». Это было теперь совершенно понятно. Музыка была описанием того, что с ним происходило, каждая ступенька была клавишей, и, восходя, он сам уже извлекал этот звук, боясь только, что анданте кончится. Но оно уже не кончалось, он мог идти сколько хотел. Ритм был такой: четыре шага вверх, потом все-таки немного вниз, чтобы перепрыгнуть на следующую восходящую, — но тут в центр полукруга просачивался луч, и дальше можно было идти вдоль него».

Быков – писатель для нашего времени знаковый. Он избыточен и плодовит в своем творчестве, как избыточны многочисленные информационные поводы, ускоряющие нашу и без того стремительную эпоху. Такое впечатление, что за свою жизнь он решил успеть помыслить обо все сразу: о России прошлой, настоящей и будущей, о судьбе и истории, о политике и всей, какая есть, литературе, о творчестве и художнике и, наконец, о человеке, который вознамерился улететь из всей этой круговерти, но передумал и остался ради ребенка. Как Бодхисаттва. Об этом роман.