"Я очень люблю Толстого..."

Имя писателя, критика и литературоведа Павла Басинского (р. 1961) людям читающим хорошо знакомо. Но сегодня о Басинском заговорили с новой силой. Не так давно он написал необычную биографию «Лев Толстой: Бегство из рая», которая сразу же сделалась популярной и вскоре была объявлена книгой года.

– Почему вы решили писать о Льве Толстом, а не о Чехове, например? И почему именно уход Толстого из Ясной Поляны стал одновременно и основой, и загадкой вашей книги?

– Не буду говорить вещей очевидных: что я очень люблю Толстого и т.д. Хотя это чистая правда. Разумеется, все дело в теме книги. Мне почему-то кажется, что жанр традиционных биографий не то что устарел, но несколько «устал». Их пишется так много и все они такого разного уровня и качества, что невозможно понять, какую биографию стоит купить и читать, а какую – нет.

И я подумал, что биографию Толстого – безмерную, неохватную – стоит рассмотреть через призму его последнего в жизни поступка – ухода из Ясной Поляны. Ведь это был удивительный поступок! Старик в 82 года срывается с места, в котором он родился, где провел лучшие годы, где написал свои лучшие вещи. Почему? Как это могло произойти? Каковы истоки этого поступка? Так и сложилась необычная биография Толстого.

Я пишу о его рождении, о Кавказе, о Севастополе, о женитьбе, о духовном перевороте, но при этом всегда помню, чем это все закончится. И это придает биографии особый «фатализм». Но ведь Толстой и был фаталистом. Так что в данном случае метод, как мне кажется, в точности отвечает духовному типу Толстого.

Если бы я писал о Чехове, я уж точно не начинал бы его биографию со смерти в Баденвейлере. Биографию Чехова я бы начал, например, с Сахалина. Или с покупки Мелихова. Или с Ялты. Но я бы и не взялся за биографию Чехова.

О Чехове сейчас вышло несколько очень качественных книг: Дональда Рейфилда, Светланы Кузичевой. А вот о Толстом, как ни странно, за последнее время мало чего добротного появилось. Разве что книга Зверева и Туниманова в «ЖЗЛ». Но она очень мозаична, «импрессионистична», в ней нет единого фокуса взгляда на Толстого. Для меня его уход и стал таким фокусом взгляда. Я сразу увидел в жизни Толстого то, чего не замечал раньше.

– Несмотря на «усталость», сегодня биографические книги и жизнеописания становятся все популярнее. Уже который год именно они получают главные литературные премии, оставляя далеко позади художественную литературу. С чем Вы связываете такой небывалый интерес к non-fiction?

– Готов поспорить о главных литературных премиях, будто бы вручаемых за нон-фикшн. Из литературных премий только «Большая книга» присуждается, в том числе за биографии. Ее получили Дмитрий Быков («Пастернак»), Алексей Варламов («Алексей Толстой») и Людмила Сараскина («Солженицын»), причем первую, главную «Большую книгу» получил только Быков. В премиальных лидерах остаются романы, будем ли мы брать «Большую книгу», «Русский Букер» или «Национальный бестселлер». Если сегодня посмотреть рейтинги книжных продаж, там лидируют романы, из наших – Акунина и Марининой, из зарубежных – Стига Ларсона и Элизабет Гилберт. Редкая из биографий, как птица Гоголя, долетит до середины двадцатки лидеров совокупных продаж, как это случилось с «Подстрочником» Олега Дормана или, не буду скромничать, с моим «Толстым».

Так было и будет всегда. Широкая публика жаждет РОМАНОВ. Ей хочется не правды, а иллюзий. И я не знаю мирового автора в жанре нон-фикшн, который стал бы миллионером, а современных романистов могу назвать больше десятка, и среди них будут и наши отечественные. Самая честная-пречестная биография Павлика Морозова никогда не сможет соперничать с «Гарри Поттером». Ни одна самая «крутая» биография Гитлера не превзойдет по тиражам средний роман об условном злодее. И это вовсе не показатель деградации читателя. Посмотрите список мировой классики – сплошь фикшн, начиная с «Махабхараты» и «Одиссеи» Гомера.

Но то, что интерес к нон-фикшн и, в частности, к биографиям растет, это чистая правда. Я связываю это с простой вещью. У мыслящих российских людей с высшим образованием появились время и деньги на книги. Есть достаточно тонкий слой читателей, которые органически не могут читать разную мистическую и детективную дребедень, даже выполненную на приличном художественном уровне. Им просто жалко тратить на это свое время, свое зрение, память. Они хотят элементарно повышать свой культурный уровень, «учиться, учиться и учиться», как Ленин неглупо сказал. Вот этот драгоценный читательский слой надо ценить, беречь, потому что это основа общей культуры страны. Показатель ее, так сказать, IQ.

– После того, как Вы прочли массу книг о Л.Н., его дневники, воспоминания о нем, положа руку на сердце, скажите, не было ли в расколе с церковью, хождении в русской рубахе, ведении «Дневника для одного себя», «непротивлении злу насилием» и даже боязни собственной жены некоей, возможно бессознательной, но все-таки игры? Как ни крути, Толстой не мог не осознавать значимости своей фигуры.

– Именно положа руку на сердце, чистосердечно признаюсь: нет. И это очень важный момент! Ведь, в конце концов, здесь и кроется ответ на вопрос: что такое уход Толстого? Это жест, демонстративный поступок или это результат семейной трагедии, несчастье человеческое?

Если Толстой играл с церковью, с «опрощением», «непротивлением» и даже, как вы говорите, со страхом к собственной жене, а при этом воспринимал себя эдаким «мачо», который выше всех окружающих, – то это один Толстой. Тогда прав Ленин, который писал, что Толстой «юродствовал во Христе», карикатурно ел какие-то там «рисовые котлетки», а на самом деле был «зеркалом русской революции». Или прав Горький, который боготворил Толстого, называл «богоподобным», но тоже сомневался в искренности его поведения, в честности его мировоззрения, писал, что Толстой сам не верит в то, что проповедует.

Когда я приступал к материалу, я тоже априори держал в голове такую версию: поведение Толстого как «игра» и уход как часть этой «игры», как радикальный художественный или идеологический жест. И поверьте, если бы я нашел хоть одну зацепку для доказательства этой версии, я бы ее не спрятал. Я ведь не толстовед, и у меня нет никаких обязательств перед образом Святого Льва. Я, если угодно, проводил честное расследование. Нет, я не нашел никаких признаков игры...

Накануне ухода – к кому ездил советоваться Толстой? К Марии Николаевне Шмидт – старушке-«толстовке», которая жила недалеко в своей избе и кормила себя с собственного огорода. И она отговаривала Л.Н. уходить от жены, потому что жалела его, старичка, понимая, что такое старику оказаться поздней российской осенью в «чистом поле». И он соглашался с ней. А все равно бежал, ночью, тайно, дрожа от страха, что его догонит жена. В саду собственном заблудился, шапку потерял.

Куда едет Толстой после ухода? В Оптину Пустынь! Отлученный от церкви! Почему? Да просто хочется поговорить с умными стариками, старцами, посоветоваться с ними, как быть, как жить дальше. А потом – к сестричке в Шамордино, потому что она одна его поймет, обогреет душевно, не будет ругать за этот странный поступок.

Какая же это «игра», какой же это жест!

Все дети Толстого в своих воспоминаниях пишут, что больше всего в семье страдал отец, а вовсе не мать. При всей любви к матери даже сыновья это указывают. Нам трудно в это поверить, но в конце жизни Л.Н. реально боялся жены.

Опрощение… Опять-таки нам трудно поверить в то, что граф, барин может так мучиться от того, что крестьяне живут хуже него. Нам это кажется «игрой». Но в начале 1890-х годов Толстой два года зимой работает на голоде в Бегичевке. Ездит на санях по деревням (вместе с ним его дочери), открывает сам 150 столовых. Его друг, рязанский помещик, помогавший ему, простудился и умер на этой работе. Это «игра»? Демонстрация? Что ему стоило отвалить от своих гонораров тысяч 15–20 на этот голод? Не мог, совесть не позволяла просто так отвалить. Это был человек другого сознания, другого душевного строя, чем наши современные богатые люди.

Церковь… Когда к Толстому в 1909 году приехал епископ Парфений, Толстой проговорил с ним несколько часов и плакал, расставаясь, благодарил за приезд, за «мужество», что приехал к «отлученному». Парфений был очарован Толстым и до конца дней не позволил себе ни одного публичного высказывания против него. Он был потрясен искренностью его исканий, его веры. Где же тут «игра»?

Или вот Толстой-моралист в вопросе семейных отношений. Откуда такая уверенность, что он изменял своей жене, и Ясная Поляна была наводнена его внебрачными детьми? Это ходит на уровне легенды, анекдота, что очень показательно для нашего восприятия Толстого. Нам сложно допустить, что такой мужчина ни разу своей жене не изменял. Ни разу! А его внебрачный сын был рожден до брака с С.А.

Ну и многое другое, о чем я пишу в своей книге. Коротко это можно выразить так: Толстой искренне страдал, искренне искал Бога, искренне не мог позволить себе жить роскошной жизнью, когда голодали крестьяне, искренне запутался в семейных отношениях и бежал из дома, не увидев другого выхода...

– И последний вопрос. Понятно, что в конце жизни на жену Толстой положиться не мог, да и не хотел, но была же еще дочь Саша, личный врач Маковицкий… другие люди. Однако главным доверенным лицом становится секретарь Чертков, чье поведение во всей этой истории просто вопиюще. Почему? Неужели Толстой был настолько наивен, что вверился именно ему?

– Ну, формально-то он завещал свое литературное наследие как раз младшей дочери. Но фактическим распорядителем становился – да, Чертков. Чертков был главным учеником Толстого. Он был беспредельно предан его идеям. Так что ничего вопиющего в том, что Чертков после смерти Толстого издавал его произведения, в том числе и знаменитое 90-томное Полное собрание, которым мы пользуемся и по сей день, – ничего странного в этом нет. Это нормально, когда посмертным изданием писателя, философа занимается не только его вдова или дети, но и его ученик.

Ненормально, когда между вдовой и учеником происходит такая война, какая была между С.А. и Чертковым. И страшно, когда эта война возникает при жизни писателя и отравляет его последние годы. Ведь Толстой последний год своей жизни чудовищно страдал от того, что его разрывают на части жена и Чертков. Это доводило его до обмороков, буквально до судорог. Он, собственно, и ушел из дома, чтобы не умереть во время очередного скандала. Чтобы где-нибудь спрятаться и спокойно думать и писать.

Это нужно просто понять... В конце жизни для Толстого мысль была такой же насущной потребностью, как кислород. Он не мог не думать. Когда он уже умирал в Астапове и мучился от того, что его не слушался язык, и он не мог ясно выразить свои мысли, его дочь Таня умоляла его: «Папá, ты не думай!» – «Да как же не думать?!» – жалобно говорил Толстой.

И представьте: этого природного философа лишают покоя, ежеминутно достают вопросами о наследстве, о завещании. А он хочет только одного, чтобы от него отстали, отвязались... Если бы он был обычным стариком, он бы нормально решал эту ситуацию, стращал бы своих близких тем, что лишит их наследства, и тем самым требовал бы для себя максимальной заботы. Но так ведут себя обычные люди. А Толстой в этом смысле был не от мира сего. Он попытался решить все, как ему казалось, предельно просто. Отдал все права Саше, назначив фактическим распорядителем первого ученика. Тем более что ученик тщательно подготовил этот документ в свою пользу. Но этим Толстой смертельно обидел жену и задел интересы сыновей. И началось!

И конечно, всё осложнялось тем, что С.А. была просто больна, душевно неуравновешенна. Она так ревностно относилась к его дневникам, что Толстой не без основания опасался за их целостность после его смерти. Между тем, дневникам он придавал куда большее значение, чем, например, «Войне и миру».

И я тоже считаю, что дневники Толстого – это гениальное произведение духа. Без них я просто не представляю себе Толстого! Достоевского без «Дневника писателя» могу представить. Потому что у него, как у писателя, были «Идиот», «Братья Карамазовы». А дневники Толстого – это потрясающий документ эволюции души, никаким образом не сравнимый с его писательскими вещами. Вот если бы я оказался на необитаемой острове, и мне сказали бы: выбирай для чтения: «Война и мир» или дневники Толстого, я бы выбрал дневники. Их читать, все равно что великую жизнь прожить.

Вот что боялся потерять Толстой! Так что в его странном поведении с завещанием тоже была своя логика. Но эта логика была смертельно, повторяю, обидной для его жены, которая прожила с ним полвека. Тут нельзя просто так судить: кто прав, кто виноват. Тут нужно быть очень осторожным в оценках участников этой истории...

Источник: Читаем вместе