Государево дело

Слова Роберта Вильтона: «Даже если он жив, он должен быть мёртв» — есть своего рода рабочий принцип, согласно с которым велось до сих пор царское дело. Все они непременно и бесповоротно обязаны быть мертвы. Хотя бы для их же собственной пользы.

Будущий царь появился на свет в день, когда Русская православная церковь поминает св. Иова Многострадального, жившего в земле Уц. Зашёл о нём — непостижимый для человеческого ума — спор между Богом и сатаной, отчего всё имущество и всё семейство Иова в одночасье погибли. Спор продолжался, и Создатель попустил дьяволу коснуться «кости и плоти» Иова, поразить «проказою лютою от подошвы ноги его по самое темя его» (2; 5, 7). «Для чего не умер я, выходя из утробы? — воскликнул Многострадальный. — Теперь я лежал бы и почивал, и мне было бы покойно...» (3; 11, 13) Далее последовали не слишком ловкие дружеские увещания, и сам «Господь отвечал Иову из бури» (38; 1). Утешенный в окружении новых дочерей и «сыновей своих, и сыновей сыновних до четвёртого рода...» Иов «умер в старости насыщенный днями» (42; 16, 17).

Высочайший манифест о вступлении наследника цесаревича Николая Александровича на российский престол был обнародован 21 октября/2 ноября 1894 года, на следующий день после кончины императора Александра III Александровича.

К началу царствования его августейшего сына совокупные умонастроения правящих сословий Российской империи позволительно сравнить с таковыми же, что практически полностью овладели нашими начальствующими вплоть до средне-высшего звена на исходе эпохи Л.И. Брежнева: систему — демонтировать, а нам — жить ещё лучше. Примерно так мыслили и чувствовали элиты и в 1894 году. Кое-кто склонялся к европейскому образцу монархии с человеческим лицом (то есть конституционной), но в массе своей все жаждали демонтажа системы и представительного правления, с тем, однако, условием, что представительно править будут непременно они.

Последний русский царь не смог этому воспрепятствовать. Но он чуял своё мистическое родство с многострадальным обитателем земли Уц. Как выразился первый (и покуда самый последовательный) биограф императора эмигрантский историк С.С. Ольденбург, родство это «он сам иногда любил отмечать».

Во второй половине 20-х годов прошлого века знаменитый церковный писатель и проповедник, основатель Русской зарубежной (белой) церкви митрополит Киевский и Галицкий Антоний (Храповицкий), находясь уже в Югославянском Королевстве, в день 6/18 мая сказал проповедь. Владыка Антоний был хорошо знаком и с государем и с государыней, но, вероятно, особой симпатией, а главное — доверием у августейшей семьи не пользовался. Они не сошлись характерами. В проповеди своей митрополит, бывший, кстати, первым кандидатом на российский патриарший престол, заметил: /.../ «Когда покойный государь Николай Второй говорил своим близким, что он присуждён Богом страдать всю жизнь, то я (везде подчёркнуто мною. — Ю.М.) отвечал на это: «Доложите государю, что было два Иова: Иов Многострадальный и Иов Почаевский; оба много и долго страдали, но обоих Господь сподобил великих утешений старости и блаженной кончины, а затем вечного прославления на небе и на земле«. И высокопреосвященный продолжает: «Итак, если наш государь... с покорностью воле Божией принял крест страданий при жизни, то Господь не лишит (обратим внимание на это будущее время) его и небесной славы после смерти...»

Митрополит, разумеется, уже знает о крестных страданиях императора. То есть он знаком с классической версией цареубийства, как она изложена прежде всего в сочинениях генерала М.К. Дитерихса и следователя Н.А. Соколова. Но знал митрополит значительно больше. Судя по приведённому нами отрывку, он словно желает подчеркнуть, что недостаточно посвящён в обстоятельства, при которых государю пришлось понести эти страдания («если»). Кроме того, он как будто не вполне уверен, когда именно завершилась земная жизнь царя Николая. Блаженнейший Антоний — автор изысканный и виртуозный. Он был, как бы мы с вами теперь сказали, «стилистом» в области церковной словесности. Желающие приглашаются убедиться в этом самостоятельно.

Итак, можно ли допустить, что классическая версия цареубийства, согласно которой государь Николай Александрович, равно и вся августейшая семья вместе с верными слугами погибли в ночь со вторника на среду, 16-го на 17-е июля 1918 года в полуподвальной комнате нижнего этажа одного из самых комфортабельных домов в тогдашнем Екатеринбурге, — версия эта небезупречна?

В этих своих исподволь, крайне осторожно, зато во всеуслышание высказанных сомнениях митрополит был не одинок.

У истории как науки есть враги. Враг № 2 — это сознательная фальсификация данных. Уничтожение и подделка документов, устранение и подкуп свидетелей. Навязывание заведомо ложных версий того или иного события.

Отпечатки такого рода воздействия несёт на себе изначальное следственное царское дело. Сомнительно выглядит и всё дальнейшее, включая многочисленные мемуары и докладные записки будто бы участников и свидетелей цареубийства. Начать с того, что в нашем распоряжении имеются лишь отрывочные косвенные данные о событиях, имевших место летом 1918 года в Екатеринбурге, да ещё и самого небезупречного свойства. Так, например, число пулевых отверстий и следов крови в так называемой расстрельной комнате ДОНа возрастало от следователя к следователю, а число предположительно расстрелянных в Доме Ипатьева колеблется от протокола к протоколу: от 11 до 14. Предполагаемые свидетели и очевидцы постоянно путаются, говорят с чужих слов и все до единого гибнут после первого-второго допроса. Пуще того, не всегда можно установить, сколько же раз их допрашивали. О позднейших мемуаристах и говорить не приходится.

Итак, если мы сочтём, будто собранные до сих пор доказательства единовременной гибели царской семьи в Доме особого назначения с последующим уничтожением (или тайным захоронением) тел убитых достаточны для передачи дела в суд, нас ждёт жестокое разочарование. Дело завернут на доработку.

Об этом можно говорить с уверенностью, так как репетиции подобного суда проходили на протяжении почти полувека в Германии в ходе слушаний по делу истцов, выступавших от имени Анны Андерсон (позже известной как г-жа Манаган). В условиях гласного состязательного судопроизводства были признаны недостаточными и аргументы истцов, утверждавших, что А. Андерсон-Манаган является спасшейся от рук убийц великой княжной Анастасией Николаевной, и возражения оппонентов, которые с жаром утверждали обратное. Кстати, дело это находится в архивах Высшего апелляционного суда в Гамбурге. Его весьма стоило бы опубликовать. Но что говорить о публикации дела гамбургского, если и само следственное царское дело напечатано только в разрозненных выдержках, притом достаточно неисправно, чтобы не сказать — непрофессионально и пристрастно. Это относится даже к наиболее полному своду таких выдержек (Н. Росс. Гибель царской семьи. Франкфурт-на-Майне: ПОСЕВ, 1987). В любом случае книга Н. Росса отечественному читателю практически недоступна: её не сочли нужным переиздать.

Сознательные фальсификации с заранее обдуманными намерениями являются всего-то врагом № 2. Именно в силу своей сознательности и обдуманности. С учётом того, что лишь десять процентов человечества в состоянии дать сознательную оценку того, с чем им приходится сталкиваться, или, иначе говоря, лишь десять процентов наших действий сознательны, никакое самое хитрое человеческое «действие скопом» (заговор) не может быть совершенным. А значит, другие в состоянии будут обнаружить эти несовершенства и нестыковки хотя бы частично.

Враг № 1 исторического расследования — это явление, которое на сегодняшнем волапюке зовётся «креативная память». Человек ни по одиночке, ни в компании не хочет знать, как его/наши дела обстоят в действительности, если это знание ему не по нраву. Механизм «креативной памяти» срабатывает мгновенно, бесшумно и радикально. А уж если «креативная память» находит для себя оправдание в государственной и общественной пользе, пиши пропало. Именно в таком положении находится царское дело.

Судьба последнего русского императора была много страшнее той, что выпала на долю Иова Многострадального, жившего некогда в земле Уц. Если позволительно так выразиться, уровень богооставленности, до которого был низведён, а точнее, возведён этот — ещё вчера! — могущественнейший властитель великой победоносной (война с Германией клонилась к выигрышу) державы, не знает себе равных. Никто не был так абсолютно предан, как царь Николай. Это — идеальное, эталонное предательство.

Ведь и в Екатеринбурге, а ещё прежде того в Тобольске, он очутился не происками коварных Милюкова и Керенского, а затем злодеев-большевиков, а по прямому настоянию своего доброго друга и кузена, столь внешне на него похожего: короля великобританского Георга V. Более 30 лет тому назад были обнаружены письма из королевской канцелярии за апрель 1917 года, из которых неопровержимо следует: по мнению Георга V, обязательство принять отрёкшегося государя и его семью на британской территории, данное правительством Его Величества правительству российскому, есть несчастная оплошность, ошибка, чреватая тяжкими последствиями. От опрометчивого обязательства надобно каким-то образом отказаться. Конституционный монарх, едва ли не превышая свои права, буквально требует пересмотреть это, уже официально утверждённое решение и добивается своего.

Почему эти письма не публикуются в русском переводе в нашем Отечестве — скучно и подумать.

Впрочем, британский король, кажется, лично не способствовал подготовке покушения на жизнь царской семьи.

В отличие от кое-кого из великих князей.

В книге воспоминаний (точнее, диктовок) камергера двора ЕИВ, последнего председателя Государственной думы М.В. Родзянко «Крушение империи» повествуется о завтраке у великой княгини Марии Павловны, на который Михаил Владимирович прибыл после особенных уговоров хозяйки. «Наконец, когда все перешли в кабинет… Кирилл Владимирович обратился к матери и сказал: «Что же вы не говорите?» В ходе беседы выяснилось, что великая княгиня предлагает Родзянке принять участие в устранении императрицы Александры Фёдоровны.

— То есть как устранить? — осведомился председатель Думы.

— Надо что-нибудь предпринять, придумать… Вы сами понимаете… Надо её уничтожить…

— Кого?

— Императрицу».

В 1997 году, готовя очередной выпуск моей программы «Русский телевизионный лицей», которая на протяжении пяти лет выходила в «тарелочный» североамериканский эфир, я в беседе с внуком М.В. Родзянко Олегом Михайловичем поинтересовался: не доводилось ли ему слышать от родителей какие-либо подробности, связанные с тем неординарным завтраком, да ещё с участием великого князя Кирилла Владимировича, будущего «Кирилла I», родоначальника нынешних, наиболее известных претендентов на российский престол.

Далее приводится (в выдержках) расшифровка записанного на видеоплёнку диалога.

/.../— Я много думал об этом... И прекрасно понимаю вашу реакцию. Он рассказал о произошедшем своей невестке; мама вспоминала, что он ещё прежде говорил отцу (то есть своему старшему сыну Михаилу Михайловичу Родзянко. — Ю.М.): «Я им не предам его!»

— И больше никому — только в семье?

— Вероятно, следовало бы доложить, сообщить... Но для деда, при том воспитании, что он получил, это было немыслимо трудно. Донести на кого-то! Это, знаете ли, легко для тех, кто вырастал в советские времена. Их учили, что доносить — очень хорошо, вроде этого знаменитого пионера, не помню, как его?..

Со взглядами великой княгини Марии Павловны были в принципе согласны и многие члены Екатеринбургского совдепа.

Секретно.
Господину начальнику Екатеринбургского уголовного розыска
Субинспектора Уголовного розыска летучего отряда М. Талашманова.

РАПОРТ

Доношу Вам, что сего числа мною получены агентурные сведения о бывшей царской семье следующие:

Числа около 15 июля с. г. в одно из воскресений (воскресенье выпадало на 14 июля 1918 года. — Ю.М.) в лесу была компания гулявших, которая состояла из нижепоименованных лиц: 1) военный комиссар Голощёкин, 2) его помощник Анучин, 3) жилищный комиссар Жилинский, 4) Уфимцев, 5) Броницкий, 6) Сафаров, 7) Желтов и 8) фамилию установить не представилось возможным. Все были с девицами. Будучи в весёлом настроении, горячо обсуждали вопрос, как поступить с бывшим государем императором и его семьёю. Причём Голощёкин и Анучин, Жилинский и Сафаров категорически заявляли, что нужно всё семейство расстрелять. Другие же, как то: Уфимцев, Броницкий, Желтов и фамилию которого установить не удалось, шли против и высказывались, что царя убивать не надо и его не за что, а нужно расстрелять царицу, так как во всём этом деле виновата она. Причём, не докончив этот разговор, разошлись по лесу гулять.

/.../

О вышеизложенном доношу на Ваше распоряжение.

Субинспектор летучего отряда М. Талашманов.
1918 года августа 22 дня.

Каковы оказались реальные последствия этой оживлённой дискуссии, мы, возможно, узнаем позже.

В высших правящих сословиях родственники предают одними из первых. Значительно лучше держатся товарищи по оружию. Но и здесь император Николай Александрович оказался в ситуации необычной. Командование русской армии предало его едва ли не в полном составе. Пересказывать общеизвестное мы не станем. Укажем лишь, что в числе революционных военачальников был и молодой генерал М.К. Дитерихс — в те дни убеждённый «февралист», которому Временным правительством была вручена ответственная должность генерал-квартирмейстера Ставки. Кроме того, Михаил Константинович работал над проектом реформирования и обновления в демократическом ключе свободной русской армии. В 1918 году он — пламенный монархист, ставший основной движущей силой в создании классической версии царского дела. Но поскольку в 1918 году генерал служил в армии адмирала Колчака, то ему, вероятно, приходилось скрывать свои убеждения: в вооружённых силах «учредиловцев», то есть сторонников созыва Учредительного собрания (известных впоследствии как «белые»), монархизм категорически не поощрялся.

Итак, император был успешно изолирован во Пскове, где генерал-адъютант ЕИВ, командующий Северным фронтом Н.В. Рузский, ударяя кулаком по столу, требовал от своего государя отречения.

Этот бьющий по столу кулак меня почему-то особенно заинтересовал. По уже упомянутым телевизионным обстоятельствам мне пришлось как-то встретиться с особой, состоящей в достаточно близком родстве с настойчивым генерал-адъютантом, которого, как утверждают, царь так и не простил. Поскольку разговор этот на плёнку не попал, я пересказываю его содержание без имён и подробностей.

Оказывается, особе было известно от своей покойной матушки, что кулаком Николай Владимирович в разговоре с царём не пользовался. Это преувеличение. Он был человеком горячим и имел привычку, предъявляя собеседнику свои аргументы, прихлопывать ладонью, ничего дурного не имея в виду.

Император Николай II был верным чадом своей Церкви.

А высшее церковное священноначалие, Священный синод, не дожидаясь отречения, первым среди государственных ведомств нарушил присягу верности своему государю.

26 февраля 1917 года (отречение последовало только 2 марта по с.с. — Ю.М.) тов. обер-прокурора князь Н.Д. Жевахов, «указав Синоду на происходящее, предложил его первенствующему члену митрополиту Киевскому Владимиру (первому из Новомучеников Российских. — Ю.М.) выпустить воззвание к населению. ...Оно должно являться ...грозным предупреждением церкви, влекущим, в случае ослушания, церковную кару. ...Церковь не должна стоять в стороне от разыгрывающихся событий, и ...её вразумляющий голос всегда уместен, а в данном случае даже необходим».

— Это всегда так, — ответил от имени всех собратий первоприсутствующий член Синода митрополит Владимир (Богоявленский). — Когда мы не нужны, тогда нас не замечают; а в момент опасности к нам первым обращаются за помощью.

Предложение князя Жевахова было отвергнуто, несмотря на все настояния. По мнению мемуариста, митрополит «не отдавал себе отчёта в том, что в действительности происходило...»

Уже 4 марта 1917 года Синод приветствовал новое правительство в торжественном заседании с новым революционным обер-прокурором — В.И. Львовым. По его предложению Синод издал специальное послание: «...доверьтесь Временному правительству; все вместе и каждый в отдельности приложите усилия, чтобы ...облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни...» и т.п. Сын В.И. Львова — впоследствии архиепископ РПЦЗ Нафанаил — вспоминал:

«Псаломщики старательно вставляли слова Временное правительство всюду, где стояло слово царь, часто не разбираясь, о каком царе идёт речь. Так, в псалме читали: Господи, силою Твоею возвеселится... Временное правительство».

Император полностью доверял своему личному конвою.

А начальник личного императорского конвоя граф Александр Николаевич Граббе на другой день после возвращения государя из Пскова в Ставку верховного командования принял революционное решение: освободить свой (и подчинённых ему конвойцев) мундир от царских вензелей. Как сообщает нам в своих записках придворный историограф генерал Дубенский, граф обратился к новым властям с предложением превратить конвой царский в конвой Ставки и в этом качестве дожидаться прибытия нового главнокомандующего. На замечание Дубенского, что следовало бы подождать, покуда главнокомандующий, то есть отрёкшийся император, покинет Ставку, граф ответил, что «нельзя, однако ж, терять времени».

Казалось бы, что общего между энергичным, жизнелюбивым графом и членами Синода? Но, по некоей сокрушительной бесовской иронии, менее чем через 50 лет произошло их сращение в одном лице. 30 сентября 1964 года племянник графа А.Н. Граббе граф Юрий (Георгий) Павлович, он же протопресвитер Георгий (а в дальнейшем — епископ Григорий) — всесильный секретарь Архиерейского синода Русской зарубежной церкви, собственно, её административный глава, — венчал полковника польской секретной службы Михаила Голеневского, одновременно работавшего и на секретную службу США, с тридцатипятилетней г-жой Кампф, немецкой протестанткой. Невеста была на сносях. Венчание происходило на квартире у жениха, за несколько часов до рождения его дочери. Перед венчанием Голеневский показал священнику гражданское брачное свидетельство на имя Алексея Николаевича Романова и судебное постановление, в котором говорилось, что податель сего сменил своё имя с Михаила Голеневского на Алексея Романова.

Полковник Голеневский, называвший себя цесаревичем Алексеем Николаевичем, утверждал, будто небезызвестный Я.Х. Юровский, вместо того чтобы расстрелять в подвале всю царскую семью, помог ей скрыться и даже благородно сопровождал их, переодетых нищими беженцами, до самой границы. После скитаний в Турции, Греции и Австрии беглецы добрались до Варшавы, где и обосновались навсегда. Николай II долгие годы работал трамвайным кондуктором в польской столице и мирно скончался в 1952 году.

С начала 60-х о Голеневском писали популярные американские газеты, например New York Daily Mirror. Его интервьюировали весьма солидные телеканалы — не чета моей этнической «тарелке».

Этот странный курьёз, идущий от тщетных надежд 20-х годов и положивший начало «конспирологическим» версиям, согласно которым царская семья бежала (была вывезена) из Екатеринбурга, а затем очутилась, к примеру, в Сухуми, тогда как вместо неё были расстреляны двойники, не стоил бы особого упоминания, если бы не одно существенное обстоятельство.

Полковник Голеневский не был царевичем Алексеем Николаевичем. Но он вряд ли был изначально безумцем. Вся его служебная биография служит опровержением такому простецкому выводу. С именем Голеневского связаны тогдашний глава ЦРУ Аллен Даллес и целая череда советских разведчиков, таких как легендарный Конон Молодый, д-р Исраэль Бэр и Джордж Блейк, будто бы обезвреженных по наводке псевдоцаревича. «Случаем Голеневского» занимались наиболее значительные американские авторы, когда-либо писавшие о секретных службах. Кое-кто считал его дерзким двойным агентом. Сегодня у Голеневского не обнаружилось даже странички в англофонной «Википедии». И вообще нет почти ничего, и это само по себе любопытно.

Сойти с ума вправе всякий, но разве эксцентрическая затея Голеневского не могла быть частью какого-то не доведённого до конца профессионального мероприятия в духе того, что замышлял Петенька Верховенский в «Бесах»? Во всяком случае, как выясняется, Голеневский с полным основанием опирался на слабости классической версии цареубийства.

Есть заслуживающие всяческого внимания данные, что по крайней мере женская часть семьи была вывезена в иное место и оставалась в живых ещё ранней осенью всё того же 1918 года. Далеко не столь ясна и участь самого императора.

Например,

СПРАВКА: 22 августа 1918 года, прибывший из командировки в тыл большевикам секретный работник Уголовного розыска мне, начальнику, доложил:

/.../В Ирбитском заводе красноармеец Дмитрий Капустин говорил, что ему известно, что перед приходом чехословаков собирались б. государя и его семью увезти и что он дежурил как-то на вокзале и видел, как формировался поезд для б. государя и его семьи до ст. Баженево.

Верно: начальник Уголовного розыска Кирста.

И далее

13 сентября [1918 года]

Гражданин из Костромы Фёдор Иванович Иванов, 40 лет, православный, под судом не был, проживаю по Васенцовской ул. в доме № 29, объяснил:

Я имею парикмахерскую на новом вокзале станции «Екатеринбург-I». Я хорошо помню, за день или два до объявления в Екатеринбурге большевиками о том, что бывший царь Николай II ими расстрелян, у меня в парикмахерской был комиссар станции «Екатеринбург» Гуляев и стал говорить, что у них много было работы. На мой вопрос: «Какой работы?», он ответил: «Сегодня отправляем Николая», но куда, не сказал, а я спросить его считал неудобным, так как в парикмахерской была публика. В тот же день вечером Гуляев опять заходил в мою парикмахерскую. Я его спросил, как и куда отправили Николая, так как на этот вокзал его не привозили. Гуляев ответил мне, что его увезли на «Екатеринбург-II», но подробностей не рассказывал.

На следующий день утром ко мне заходил комиссар 4 штаба резерва Красной армии Кучеров, которого я спросил, правда ли, что Николая II увезли на станцию «Екатеринбург-II». Кучеров ответил мне: «Правда», а на мой вопрос, куда его отправили, он сказал: «Тебе какое дело?» В этот же день я, встретившись на вокзале с Гуляевым, спросил его о судьбе Николая. Он ответил мне, что уже «халымуз». Я переспросил его, что это значит. Он сказал мне: «Готов!» По его ответу я понял, что Николай убит, но где — ничего не сказал, а спросить его я боялся. На второй день после этого разговора было выпущено объявление, что Николай расстрелян здесь, в Екатеринбурге. После этого объявления я, встретив Гуляева и Кучерова у буфета на вокзале обоих вместе, спросил их, почему объявление о Николае выпущено так, а они говорили иначе. Они сказали: «Мало что пишут!»

/…/

Вообще между всеми ними о судьбе Николая II была большая тайна, и все они в эти дни были сильно взволнованы. О семье бывшего государя из них никто ничего не говорил, и я боялся спросить их. /…/

Фёдор Иванов.
И. д. начальника управления Уголовного розыска Плешков.
Товарищ прокурора Н. Остроумов.

И ещё:

24 сентября [1918 года]

Гражданин Верхне-Уфалейского завода Екатеринбургского уезда Александр Васильевич Самойлов, 42 лет, православный, не судился, проживаю на лесопильном заводе Халамейзера, объяснил:

Я служу кондуктором Омской железной дороги. В июне и июле сего года я квартировал по 2-ой Восточной ул., в доме № 85, во флигеле, вместе с красноармейцем Александром Семёновичем Варакушевым /…/ (A.С. Варакушев входил в состав охраны царской семьи в Екатеринбурге. — ЮМ)

После объявления большевиками о том, что они расстреляли бывшего государя, я, прочитав об этом в газете, спросил Варакушева, правда ли это. Он мне ответил, что сука Голощёкин распространяет эти слухи, но в действительности бывший государь жив. При этом Варакушев рассказал мне, что Николая и его жену заковали в кандалы и в автомобиле Красного Креста увезли на вокзал «Екатеринбург I», где посадили их в вагон, а затем отправят в Пермь. Про семью бывшего государя Варакушев сказал, что она пока ещё осталась в доме Ипатьева, но куда её девают, ничего не говорил. Этот разговор у меня с Варакушевым был в тот самый день, когда большевики объявили о расстреле Николая. Во время этого разговора Варакушев предложил мне, если я желаю, посмотреть Николая на вокзале/…/ Он мне показал на стоявший на пятом или шестом пути состав из нескольких вагонов 1 и 2 класса, впереди коих был прицеплен паровоз на парах. А за этим составом на следующем пути стоял один классный вагон, окна в котором были или закрашены чёрной краской, или завешены чёрной занавеской. В этом самом вагоне, по словам Варакушева, находился бывший государь с женой. Вагон этот был окружён сильно вооружёнными красноармейцами. Во время наступления чехословаков нас несколько бригад отправили сначала на ст. «Богданович», а потом на Егоршино, где я, встретив комиссара Мрачковского (В апреле 1918 года Сергею Витальевичу Мрачковскому был поручен набор охранников в Дом особого назначения. — Ю.М.], спросил его, куда уехал Варакушев и вообще все бывшие в охране Николая. Он ответил, что они уехали в Пермь. С Егоршино я вместе с другими бригадами окружным путём попал в Алапаевский завод, где со своими сослуживцами-большевиками был разговор про бывшего государя. Большевики утверждали, что он убит, а я утверждал, что он жив и ссылался на Варакушева. За это на меня донесли Мрачковскому. Он вызвал меня к себе и приказал об этом ничего не говорить, иначе буду строго наказан. /…/

Александр Самойлов.
И. д. начальника Уголовного розыска Плешков.
Товарищ прокурора Н. Остроумов.

Обратим внимание на одну деталь, подмеченную наблюдательным, как многие люди его высокого и хитрого ремесла, парикмахером Ивановым: «…между всеми ними о судьбе Николая II была большая тайна...»

Но в чём же заключается тайна, если речь идёт об убийстве императора?

В самый день предполагаемого расстрела — 17 июля 1918 года генеральному консулу Британской империи в Советской России небезызвестному Роберту Брюсу Локкарту, одиноко жившему в московской гостинице «Элита» (в английском оригинале его записок — Elite), позвонил Лев Михайлович Карахан, ещё весной назначенный заместителем народного комиссара по иностранным делам. Он уведомил британского представителя, что бывший государь Николай II Александрович был казнён. Скупая запись от 17-го в дневнике Локкарта выглядит следующим образом: «Распоряжение Троцкого о том, что английские и французские представители лишены права на перемещение (в оригинале travel) в связи с их контрреволюционными настроениями... Сообщено, что император был застрелен в Екатеринбурге«.

Британский консул был едва ли не первым официальным лицом из числа иностранных дипломатов, которому сочли нужным передать это известие.

20 июля 1918 года граф Луи де Робьен, атташе посольства Франции, занёс в свою памятную книжку: «Император был казнён в Екатеринбурге... по сведениям достойного доверия агента, полученным по телеграфу, Совет комиссаров в Москве одобрил казнь, но указал: прежде всего это не должно стать известным».

Что же именно «не должно»? Казнь? Это сущая нелепость. Ведь о ней уже официально объявлено и в Екатеринбурге, и в Москве.

Позже, осенью 1919 года, к директору архива «Истпарта» Михаилу Николаевичу Покровскому, знаменитому своим высказыванием: «История — это политика, опрокинутая в прошлое», будущему автору/соавтору «Записки» Я.X. Юровского, прибыл корреспондент чикагской газеты «Дейли Ньюз» Исаак Дон Левин. Сведения, полученные от Михаила Николаевича, позволили Дону Левину поместить в своей газете (выпуск от 5 ноября 1919 года) следующее сообщение:

«Николая Романова, бывшего царя, его жены, четырёх дочерей и их единственного сына Алексея без всякой тени сомнения нет в живых. Все они были казнены 17 июля 1918 года и их тела были сожжены».

Не забудем: было ещё довольно далеко до появления (в 1920 году) книги «Последние дни Романовых» корреспондента газеты «Таймс» Роберта Вильтона. Только в 1922 году увидел свет труд генерал-лейтенанта М.К. Дитерихса «Убийство царской семьи и членов Дома Романовых на Урале». Николай Алексеевич Соколов ещё ведёт своё следствие, переданное ему стараниями Михаила Константиновича только в феврале 1919 года. Но благодаря проф. Покровскому чикагский корреспондент знает заранее, к каким выводам непременно придёт следствие.

Итак, уже на ранних этапах царского дела большевики во всеуслышание, на весь мир, объявляют об убийстве всей царской семьи.

Скрывали, стало быть, нечто иное.

Вернёмся ненадолго к браковенчанию полковника Голеневского.

Его помешательство, как было сказано, под вопросом. Но ещё менее можно заподозрить в чём-то подобном протопресвитера гр. Ю. П. Граббе. Мы уже говорили, что он на протяжении 50 с лишним лет фактически управлял Русской зарубежной церковью. В графе Юрии Павловиче поистине соединялось несоединимое. В годы Второй мировой войны он плодотворно сотрудничал с германским Восточным министерством и ведомством д-ра Геббельса. Своеобразным итогом этого сотрудничества стала популярная брошюра «На закате жидовской силы», вышедшая в свет в 1943 году. Через полтора года мы видим гр. Граббе (уже в священническом сане) столь же плодотворно сотрудничающим с администрацией союзных оккупационных сил, что впоследствии обернулось многолетней совместной деятельностью в самых различных областях. Непримиримая позиция графа в иудейском вопросе была, очевидно, им пересмотрена. Протопресвитер Георгий находился в добрых деловых отношениях со многими видными израильскими государственными персонами, а с мэром Иерусалима Тедди Колеком его связывала настоящая дружба (так во всяком случае утверждал сам граф Юрий Павлович). Если человек подобных дарований решился пойти на совершение столь пикантной требы, у него должны были иметься на то свои веские причины.

Мои расспросы, с которыми я в 1995—1999 годах всячески подступал к полудюжине осведомлённых персон, принадлежавших к первой русской эмиграции или к их детям, ни к чему не привели. Мне довелось убедиться, что никто из моих собеседников не рассматривал классическую версию цареубийства как вполне достоверную, не принимая при этом всерьёз притязаний Голеневского. Разговоры о «екатеринбургских останках» у одних вызывали скептицизм, у других — раздражение. Но всё заканчивалось репликами вроде: «Теперь об этом говорить нечего», «Пора перевернуть страницу» и тому подобными.

Они не хотели знать и помнить то, что знали и помнили.

Почти все, кто удостаивал меня своей беседой и своим умолчанием, сегодня мертвы. Несколько откровенней оказался лишь один из них: «Мои родители встречались во Франции со следователем Соколовым. Кажется, перед тем как он побывал в Америке у Форда (то есть в 1924 году, во всяком случае незадолго до смерти омского следователя. — Ю.М.). И вдруг он в ходе разговора как-то разгорячился и стал рассказывать совсем не то, что мы знали из книг... Мама говорит: «Но как же это, Николай Алексеевич! ведь Вы всё это иначе утверждали...» А он на неё посмотрел, знаете, и отвечает: «Тогда мы были должны так говорить...»

Я бы ни за что не стал ссылаться на анонимный источник, не найдись в книге The File on the Tsar (по-русски не изданной) английских журналистов-исследователей Саммерса и Мэнгольда сходная история. В 1974 году они отыскали в Лос-Анджелесе престарелого колчаковского офицера Григория Птицына. По своей должности в контрразведке он должен был постоянно пребывать в связи с главным управлением Верховного правителя России в Омске. Памятливый ветеран рассказал, как закончилась его попытка представить «наверх» агентурную сводку, смысл которой сводился к сомнительности доводов в пользу всё той же классической версии цареубийства. «Я доложил ставшее мне известным адмиралу, который сказал, что у нас есть всё необходимое для обоснования/предположения, согласно которому царь был убит, и он надеется, что это остановит всех этих сопляков, которые его разыскивают. Нам было велено говорить каждому, что он мёртв, и так мы и поступали».

Приведём ещё ссылку на книгу воспоминаний майора Лази (Commandant Lasies) «Сибирская трагедия» (Париж, 1920). В интересующий нас период времени Жозеф Лази был представителем парламента при французской военной миссии в Сибири. 18 мая 1919 года на екатеринбургском железнодорожном вокзале между ним и журналистом Робертом Вильтоном, первым автором книги о царском деле, будто бы произошла ожесточённая перепалка. Британец, доведённый до белого каления своим экспансивным собеседником, который упорно сомневался в правдоподобии и убедительности доказательств в пользу одновременной гибели всей царской семьи, воскликнул: «Commandant Lasies, даже если царь и императорская фамилия живы, необходимо говорить, что они мертвы! ».

В 2007 году состоялось моё знакомство с замечательным православным публицистом москвичом Андреем Львовичем Рюминым. И вскоре выяснилось, что наши воззрения на истинную природу событий лета 1918 года в Екатеринбурге, при совершенной разности жизненного и профессионального опыта, совпадают до мелочей. Мы принялись за подробный обзор всего того документального, что увидело свет по интересующему нас вопросу. По мере появления очередной главки нашего обзора, мы публиковали её в ЖЖ Андрея Львовича от имени безымянной «редакции» под рабочим названием «Царское дело». Всё опубликованное вызвало довольно оживлённые споры в Сети. Мы уж было готовились к обнародованию заключительной части. Но поскольку материалы и замечания наши стали объектом интенсивного разворовывания, мы сочли за лучшее погодить.

В кратком изложении предварительные выводы, к которым мы пришли, неутешительны.

Слова Роберта Вильтона: «Даже если он жив, он должен быть мёртв» — есть своего рода рабочий принцип, согласно с которым велось до сих пор царское дело.

Все они непременно и бесповоротно обязаны быть мертвы. Хотя бы для их же собственной пользы: например, для прикровенного перемещения на некий спасительный таинственный остров, как это, возможно, внушалось Н.А. Соколову и другим. Но прежде всего им лучше умереть по явной неуместности их пребывания среди живых с точки зрения династической, политической и стратегической. Наиболее политически неискушёнными в царском деле оказались большевики: какое-то время им представлялось, что царь и его семья — это ценнейшие заложники. Их можно будет обменять на какие-то немыслимые уступки: немецкие ли, английские, французские. Большевиков лишь слегка удивляла инертность интересантов. Никто даже не пытался вырвать из их рук царскую семью; никто не оказывал дипломатического давления, не предъявлял ультиматумов; не похищал, в свою очередь, заложников. И не позднее осени 1918 года и так называемые уральцы, и московский центр сообразили, что «багаж», как они именовали царственных страстотерпцев, остаётся невостребованным.

И нам поневоле приходится допустить существование некоей, документально не оформленной, общности конечного подхода к судьбе царской семьи. Эта общность интересов объединила комиссара Ш.И. Голощёкина и адмирала А.В. Колчака, Я.М. Свердлова и Его Королевское Величество Георга V, генерала М.К. Дитерихса и П. Л. Войкова, В.К. Кирилла Владимировича и Я.Х. Юровского.

У всех были свои резоны — не допустить никакого иного исхода и никакого иного истолкования великой исторической трагедии. Потому-то они действовали практически «скопом», заодно. Возможно, даже не сознавая этого.

Источник: chaskor.ru