Памяти Бента

Марк Иосифович был очень ранимым человеком. Он бережно относился ко всему, что сейчас мы назвали бы «местом памяти» – воспоминаниям о своей скитальческой судьбе, какому-то ужасному внутрироссийскому бесприютству – мне именно так запомнилось. Но я никогда не забуду, как читал он нам на лекции фрагмент из рассказа Марка Твена «Знаменитая скачущая лягушка из Калавераса»: «Тут они подтолкнули своих лягушек сзади, новая проворно запрыгала, а Дэниел дернулся, приподнял плечи вот так – на манер француза, а толку никакого, с места не может сдвинуться, прирос к земле, словно каменный, ни туда ни сюда, сидит, как на якоре». Когда Марк Иосифович дошел до «приподнял плечи вот так – на манер француза»... он просто непередаваемо дернул плечами вверх – дескать, ну что же делать? (лягушка была до отказа набита дробью – что ей оставалось, как не дергать плечами? – но никогда и никто не изобразил бы бедного лягуха Дэниэла так трогательно и комично одновременно, как наш Бент). Это было 25 лет назад, но я очень хорошо помню наш телячий восторг. А сегодня всё вспоминаются его выступления на факультетских посиделках – такие изысканные и аристократичные – но всегда очень, очень искренние и поразительно точные.

Например – его рассказ о первом дне в нашем университете, когда на кафедру заглянула Наталья Алексеевна Новоселова – невероятно элегантная даже в те трудные для элегантности годы – и Марк Иосифович подумал: «Надо же, в какую светскую атмосферу я попал!» Невозможно вот так в тексте передать его чудесную интонацию – как он произносил эту фразу, нажимая немного на «светскую».

Мне довелось быть и студенткой Бента, и потом его коллегой. И это было невероятно интересно – узнавать его с новых сторон. Например, я и сейчас могу закрыть глаза и увидеть как на фотографии Бента с сигаретой за факультетским столом на какой-то вечеринке. Я тогда просто обалдела – Вы что, Марк Иосифович, курите? А он так серьезно и даже мелодраматично слегка, с чувством немного задетых душевных струн – когда пью, курю. Но курил он так театрально, эффектно, красиво, что было ясно – очень уж редко с ним это «пью-курю» случается, прямо какой-то антураж, да и только...

Он ушел сегодня. Но это так – формальный уход. Мне кажется, на самом деле, он – как князь Андрей у Толстого – ушел намного раньше. Он уходил в себя, ото всех, замыкался, закрывался, было впечатление его ужасной усталости от людей вообще, и не только от людей – мне кажется, от книг, науки, впечатлений, размышлений. Это было какое-то мощное бегство – от себя ли? В себя ли? кто теперь сможет сказать. Было ощущение его вызывающего, непреодолимого одиночества – и все последние годы, немало, лет восемь, наверное, даже больше – казалось, что с ним «случилось это», как говорила Наташа Ростова про князя Андрея, что ему все неинтересно, тяжело, ненужно, скучно. Но как бы то ни было, он всегда оставался самим собой – тонко ироничным, милым, внимательным. Если он что-нибудь и произносил – это всегда было «бонмо» – остроумная фраза. И никогда не забыть, как блестяще читал он цитаты по-немецки, по-французски, по-итальянски, по-английски, как вел он замечательный спецкурс о сквозных мотивах в мировой литературе, как закрывал свою тетрадочку на кафедре в конце пары, улыбался и тихо так, вкрадчиво говорил: «Ну а об этом я расскажу вам в следующий раз»... Он шел по проходу к выходу, а мы, дураки, только что не аплодировали ему (надо было!) – просто таяли от восхищения.