Это интересно

МИХАИЛ ФОНОТОВ
Писатель, краевед

"Каждый раз, когда поднимаюсь на Нурали, на меня находит наваждение какой-то инородности или даже инопланетности. Сам хребет выглядит стадом огромных ископаемых животных, которые в глубоком сне лежат, прижавшись друг к другу. Он словно скован беспробудной задумчивостью, он каменно молчит, но кажется, что где-то внутри его тлеет очень медленное и едва угадываемое желание пробудиться".

АНДРЕЙ ЯНШИН

Можно ли всю жизнь прожить у реки и так и не побывать у ее истока? Конечно. Но побывать – лучше. Но зачем?

Вход в аккаунт

«Мы идем по руслу другой реки»

Фото М. Ермолаева
БОРИС МИНАЕВ
Писатель, журналист
Текст: Алена Бондарева

На первый взгляд Борис Минаев (р. 1959) – писатель противоречивый. С одной стороны, перед нами его книги о взрослении: «Детство Лёвы» и «Гений Дзюдо», с другой – глубокий роман о трудностях жизни уже выросшего героя – «Психолог», а с третьей – выходившая в «ЖЗЛ» биография Бориса Ельцина. И это не считая многочисленных эссе обо всем на свете и редакторского кресла в журнале «Медведь». Что ж, попробуем разобраться…

– А почему Вы решили написать про Ельцина, а не про Горбачева?

– Выбирать было легко, поскольку это была не моя идея. Издательство «Молодая гвардия» почему-то именно мне предложило написать биографию. И я очень сомневался, что справлюсь. Особенно смущало то, что выход книги планировался в рубрике «Биография продолжается», Ельцин тогда был жив. И еще существовала возможность поговорить с ним, но я не успел.

– Однако биографию хорошо не напишешь, не найдя точек соприкосновения…

– Ельцин всегда вызывал во мне чувства потрясения и удивления. Журналистка Таня Малкина очень хорошо однажды сказала: он такой чужой и далекий, но в то же время удивительно свой из-за его ауры и ощущения какой-то внутренней свободы. Это поразительное сочетание на всех одинаково действовало: на тех, кто проводили реформы, на московских интеллектуалов и дистанционно на меня. Ельцин действительно дружил и легко общался с Эльдаром Рязановым, Марком Захаровым и Александром Сокуровым, Мстиславом Ростроповичем.

– Почему именно 1970–1990-е годы сделались Вашей темой? Ведь история Лёвы и биография Ельцина – по сути, об одном, но будто взгляд с разных точек...

– Видимых соприкосновений мало. Биография Ельцина стала для меня таким вызовом, и писательским и человеческим. Бесспорно, мне хотелось сделать ее писательской, хотя, я понимал – биограф ограничен в выводах и оценках. Но я считал самым важным – объективно представить картину фактов, из которых складывается жизнь Ельцина. В этом смысле в книге все очень строго. В то же время в биографии на фоне проводимых реформ затронута тема судьбы целого поколения. И, безусловно, это связано с героем моей прозы.

– А что для Вас время и его преломление?

– Для меня время всегда было материально и ощутимо. Порой важнее пространства и сегодняшней ситуации. Есть люди, которые плохо помнят, что было 10, 20, 30 лет назад, потому что они всегда смотрят вперед и живут будущим. У них так психика устроена. Я им всегда завидовал. Ведь мое прошлое стало для меня очень существенным моментом. С юности я ощущал его присутствие в своей жизни на уровне образов, людей, воспоминаний. Собственно, «Детство Лёвы» так и родилось. В 16 лет я переехал из одного двора в другой, ощутил полное одиночество и уход моего прошлого мира. Тогда я впервые почувствовал ностальгию. Мне все время хотелось вернуться назад, и я описал свой двор, друзей, наши игры и мою печаль. Записи я перепечатал, а через 10 лет вернулся к ним и положил в основу рассказов, которые со временем превратились в книжку. Но вышла она, когда мне было уже 42 года. То есть вся моя жизнь прошла с этой книжкой.

– А когда Вы поняли, что рассказы про Лёву превращаются не просто в роман, а в трилогию? И в какой момент книги стали складываться не по наитию, а серьезно продумываться?

– Перед тем как появилось «Детство Лёвы», в начале 1980-х, я написал две, я их так называю, пионерские повести (первую, «Друг по переписке», даже напечатали потом в «Пионере»). И должна была появиться третья. Я начал готовиться к поприщу традиционного детского писателя. Но опять же на волне моей ранней ностальгии, и не только по детству как таковому, а главным образом, по рано ушедшему отцу (когда он умер, мне было 19 лет), написались первыерассказы. И что-то начало во мне накапливаться. Появилось ощущение перехода из одного возраста в другой. К тому же окружающие постоянно мне говорили, что непонятен адрес, в текстах постоянно возникают странные мотивы, видно отношение взрослого к своему детству. То есть что это не совсем детская литература. И я не знал, что с этим делать, пока в 1990-х не написал другие рассказы, из которых потом и родилось «Детство Лёвы». Я тогда окончательно понял, что книга не совсем для детей. Рукопись отнес в издательство «Захаров», где ее напечатали. Но с самого начала «Детство Лёвы» в издательстве почему-то называли романом, что для меня было интересно и странно. В подобном заявлении была своя логика. Все-таки у рассказов разные сюжеты, а у меня вышло единое повествование. К тому же Захаров предложил мне не искать художника, а оформить текст черно-белыми фотографиями, чтобы получилась как бы полумемуарная книга. На самом деле это конечно, не мемуары, а новеллы, где есть череда событий, сюжет, развитие действия и много чего нафантазировано. Я предложил Захарову продолжить историю и написал «Гения дзюдо». Но когда он увидел рукопись, то очень удивился. Он ждал, что главный герой повзрослеет, превратится в подростка. Он хотел получить классическую трилогию: «Детство», «Отрочество», «Юность». А герой «Гения дзюдо» хоть и повзрослел, но не сильно. Просто многое для него стало немножечко сложнее. «Гения» издали сначала во «Времени», потом и в «КомпасГиде». Вскоре я задумался о том, что хочу написать роман о взрослом человеке, его отношениях с миром, женщинами, страной, семьей и самим собой. В итоге появился «Психолог», внутрь которого я и вставил то отрочество, о котором мы говорили с Захаровым. В романе шестнадцатилетний герой с легким диагнозом – заикание – попадает в детскую психиатрическую больницу, где у него случается первая любовь и настоящая дружба. Там же я пытаюсь описать атмосферу 1970-х и тот разлом общества, при котором внутри одной культуры рождалась другая. И когда издательство «КомпасГид» опубликовало все три книги, было решено назвать это трилогией. Но весьма условно, ведь две ее части – по сути, одна книжка.

– Как получилось, что Лёва в итоге вырос и превратился в не очень удачливого психолога, у которого, прямо скажем, полная неразбериха и с детьми, и с женщинами, и вообще с жизнью?

– Когда я писал «Психолога», мне хотелось найти персонажа, который, не будучи частным детективом или человеком в погонах, не занимаясь правоохранительной деятельностью, мог бы все же вторгаться в жизнь чужих людей, помогать им или как-то участвовать. К тому же однажды мне рассказали о частнопрактикующем психологе, приглашенном к ребенку со страхами… Меня это безумно увлекло, я себе представил родителей, ситуацию. Потом прочел про одного известного московского человека, при разводе забравшего у мамы маленького сына. Сопоставив несколько сюжетов, я пришел к выводу, что мой герой будет психологом. Но о психологии я ничего не знал. Строго говоря, с профессиональнойточки зрения книгу читать невозможно. Лёва нарушает главный закон непричастности: у него возникают личные отношения с пациентами, чего не может или не должно быть в принципе. И последней каплей в этой истории стал кризис главного героя. Ведь для меня описать человека, просто раздающего рецепты счастливой жизни, казалось невыполнимой задачей.

– Мне кажется, ни на одного сегодняшнего героя читателям не хочется быть похожими, равно как ни один персонаж не вызывает серьезного отрицания. И это тенденция. Каков типаж современного героя?

– Конечно, для меня Лёва – герой, и это моя попытка найти типаж современного человека, преодолевающего отчуждение. А отчуждение – главная трагедия сегодняшнего мира. Оно во всем. Оно везде. Поэтому, может быть, и персонаж выглядит так негероично. В этом тоже своя правда. Лёва сам раздираем противоречиями, что вызывает доверие к нему. Но коль уж возник разговор о типаже в целом, то говорить стоит о том, что сегодня обществу не хватает мужского поведения, поступка. Нет человека, которым хочется восхищаться. Но не надо забывать и другое – мы выросли на образцах русской прозы и идем по руслу другой реки. В нашей литературе изначально, в момент ее зарождения в ХIХ веке, возникла тема лишнего человека, то есть негероического, противоречивого, вызывающего неоднозначную реакцию. Все эти люди, вроде Пьера Безухова, Печорина, очень странные, неприкаянные, невписывающиеся. Как правило, они – герои с неоднозначными поступками. И как сделать такого человека привлекательным? Не знаю. Пока еще не придумал.

– Недавно мы с Николаем Александровым делали интервью, и он сказал, что современная русская литература провинциальна. Что Вы об этом думаете?

– Если речь идет об экспериментах со стилем, чего-чего, а их сейчас много. Шишкин, Пелевин, Сорокин, из молодого поколения – Абузяров, например, да и многие другие. Проблема, на мой взгляд, в сюжете и герое, который бы отвечал времени. Например, какработает популярныйФилип Рот. Его герой проходит через десятилетия, через эпохи, сохраняя при этом цельность. А в России ни у одного прозаика нет ощущения временной целостности. В самых ярких вещах все равно нет ощущения плавности жизни, ее течения. Вся сегодняшняя проза – жуткий протест против жизни как таковой. А читатель жаждет гармоничного восприятия мира, каким бы он ни был. И даже литературный панк Сорокин, условно говоря, позволяющий себе писать на голову жизни, может предложить лишь странную гармонию. Так как онживет будто в ином времени. Отчасти это проблема русского трагизма. Отчасти безвременья. Попытка гармонизировать жизнь есть в женской литературе. Например, у Улицкой. Но это совсем другая история. Ведь женщина, садясь за стол, как правило, все равно пишет о том, как ей больно и тяжело… Пишущая женщина почти всегда говорит о женском страдании. Даже не знаю, почему, но это так. Внутри прозы всегда страдание.

– Вы автор автобиографической прозы, колумнист, биограф. Как разделяется личный опыт, преобразующийся в публицистический текст, и опыт, ложащийся в основу прозы? Где для Вас грань?

– Сейчас я мало занимаюсь публицистикой. Но в золотой период «Огонька», когда мне разрешали писать, что хочу, я придумал свой жанр эссе обо всем на свете. Конечно, книг я написал меньше, чем мечтал, они требуют огромного внутреннего сосредоточения. Мне редко удается достичь такого состояния. Мне не хватает времени, одиночества, а может быть, какой-то внутренней силы, чтобы постоянно писать прозу. Но, тем не менее, писательский взгляд на вещи всегда требовал выхода. И жанр таких вот «заметок ни о чем» в 1990-е – начало 2000-х помог воспитать в себе уверенность, набить руку, что называется. Я много писал о самых разных вещах: фотографиях, спорте, театре, который полюбил. Проще говоря, находил темы для эссе, писательских высказываний. И это другой опыт, не пересекающийся с прозаическим. Да и проза для меня строится совершенно классическим образом – герой, сюжет и так далее. В эссе же персонаж – это я, а сюжет – время, о котором мы говорили.

– А еще Вам журнал «Октябрь» однажды дал премию за статьи о театре. Расскажите, когда и как началось увлечение им?

– С того момента, когда моя жена еще, не будучи женой, сказала: «А не пойти ли нам в театр?». В советское время у меня не было возможности доставать билеты, на черном рынке они стоили слишком дорого, был страшнейший дефицит, такой же, как вырезка или сухая колбаса, и мы ходили туда, куда каким-то чудом можно было попасть. Например, на Малую Бронную (на Эфроса). Иногда в «Ленком». На Таганку было совсем невозможно. И так вышло, что в тотрасцвет советского театра я многое пропустил. А, работая в «Огоньке», хоть что-то наверстал. Тогда-то и началась моя дружба с некоторыми театрами: «Школой современной пьесы», «Современником»… Сейчас театр и хождение туда – просто мой образ жизни. Попадая на очередной спектакль, я всегда пытаюсь понять, зачем они это делают. Ведь каждая новая постановка Чехова, Шекспира, Островского всегда соотносится с нашей жизнью, и это как шифр, как загадка, как шарада, разгадывать которую мне доставляет невероятное удовольствие.

– И последний вопрос: Вас как человека, пишущего о детстве, не смущает то засилье проблем, которое появилось сегодня в этой литературе?

– Не смущает. Ребенок, как и взрослый, оказывается в мире отчуждения и вынужден реагировать на происходящее. К тому же с 1990-х годов у нас наметился разрыв поколений. И такая вещь, как читательский запрос, сегодня исходит чаще от родителей. Они приносят детям свои книжки, читанные в детстве. А в Европе, наоборот, угадали тенденцию и смело говорят о детских проблемах. Может быть, это не самая великая проза, но она идет в правильном направлении. Если детям давать только то, что читали папы и мамы, дедушки и бабушки, то детская литература в принципе исчезнет как понятие. Ребенку нужен близкий герой, сегодняшний. Одними сказками читателя не накормишь. Да и в сказках этот герой тоже нужен. Поэтому если отдельные представители нашего цеха пытаются идти в эту сторону – хорошо. Если они просто эксплуатируют тему – плохо. И не стоит забывать: прежде чем появится одна хорошая книга, будет написано десять не очень удачных.

Источник: Читаем вместе

 

В круге

"Материнская любовь - стихия. Люди изменили ее на свой лад. Весь мир, за исключением носителей некоторых цивилизаций, практикует детоубийство. Супруги, у которых двое детей, в то время как их могло бы быть двенадцать, убили те десять, что не родились, среди которых, возможно, и был тот единственный, именно "их ребенок". Может, среди неродившихся они убили самого дорогого?.. Так что же делать? Растить. Не тех детей, которых нет, а тех, которые родились и будут жить".

В этом разделе вы можете познакомиться с нашими новыми книгами.

Шесть книг Издательского Дома Игоря Розина стали победителями VIII областного конкурса «Южноуральская книга-2015». Всего на конкурс было представлено более 650 изданий, выпущенных в 2013-2015 годах.

Издательский Дом Игоря Розина выполнит заказы на изготовление книг, иллюстрированных альбомов, презентационных буклетов, разработает узнаваемый фирменный стиль и т.д.

ПАРТНЕРЫ

Купить живопись

"Неожиданные вспоминания" Дмитрия и Инги Медоустов - это настоящее "густое" чтение, поэзия не слов, но состояний, состояний "вне ума", состояний мимолетных и трудноуловимых настолько же, насколько они фундаментальны. Состояний, в которых авторы тем не менее укоренены и укореняются именно (хотя и не только) через писание.

Эта детская книжечка - вполне "семейная". Автор посвятил ее своим маленьким брату и сестричке. И в каком-то смысле она может служить эталоном "фамильной книги", предназначенной для внутреннего, семейного круга, но - в силу своей оригинальности - интересной и сторонним людям.

История, рассказанная в этой очень необычно оформленной книге, действительно может быть названа «ботанической», поскольку немало страниц в ней посвящено описанию редких для нас южных растений. Впрочем, есть достаточно резонов назвать ее также «детективной», или «мистической», или «невыдуманной».

Сборник рассказов московского писателя Сергея Триумфова включает страстные лирические миниатюры, пронзительные и яркие психологические истории и своеобразные фантазии-размышления на извечные темы человеческого бытия.

Книга прозы Александра Попова (директора челябинского физико-математического лицея №31) «Судный день» – это своего рода хроника борьбы и отчаяния, составленная человеком, прижатым к стенке бездушной системой. Это «хождения по мукам» души измученной, но не сломленной и не потерявшей главных своих достоинств: умения смеяться и радоваться, тонуть в тишине и касаться мира – глазами ребенка.

Роберто Бартини - человек-загадка. Кем он был - гениальным ученым, на века опередившим свое время, мыслителем от науки, оккультным учителем? Этот материал - только краткое введение в судьбу "красного барона".

"Люди спрашивают меня, как оставаться активным. Это очень просто. Считайте в уме ваши достижения и мечты. Если ваших мечтаний больше, чем достижений – значит, вы все еще молоды. Если наоборот – вы стары..."

"Отец Александр [Мень] видел, что каждый миг жизни есть чудо, каждое несчастье – священно, каждая боль – путь в бессмертие. А тем более цветок или дерево – разве не чудо Божье? Он говорил: если вам плохо, пойдите к лесу или роще, возьмите в руку ветку и так постойте. Только не забывайте, что это не просто ветка, а рука помощи, вам протянутая, живая и надежная..."

"Всего Капица написал Сталину 49 писем! Сталин не отвечал, но когда Капица, не понимая такой невоспитанности, перестал ему писать, Маленков позвонил Капице и сказал: «Почему вы не пишете Сталину, он ждет новых писем». И переписка (односторонняя) возобновилась".

"Через цвет происходит таинственное воздействие на душу человека. Есть святые тайны - тайны прекрасного. Понять, что такое цвет картины, почувствовать цвет – все равно, что постигнуть тайну красоты".

"...Ненависть, если и объединяет народ, то на очень короткое время, но потом она народ разобщает еще больше. Неужели мы будем патриотами только из-за того, что мы кого-то ненавидим?"

"Внутреннее горение. Отказ от комфорта материального и духовного, мучительный поиск ответов на неразрешимые вопросы… Где все это в современном мире? Наше собственное «я» закрывает от нас высшее начало. Ведь мы должны быть свободными во всех своих проявлениях. Долой стеснительность!.."

"В 1944 году по Алма-Ате стали ходить слухи о каком-то полудиком старике — не то гноме, не то колдуне, — который живет на окраине города, в земле, питается корнями, собирает лесные пни и из этих пней делает удивительные фигуры. Дети, которые в это военное время безнадзорно шныряли по пустырям и городским пригородам, рассказывали, что эти деревянные фигуры по-настоящему плачут и по-настоящему смеются…"

"Для Beatles, как и для всех остальных в то время, жизнь была в основном черно-белой. Я могу сказать, что ходил в школу, напоминавшую Диккенса. Когда я вспоминаю то время, я вижу всё черно-белым. Помню, как зимой ходил в коротких штанах, а колючий ветер терзал мои замерзшие коленки. Сейчас я сижу в жарком Лос-Анджелесе, и кажется, что это было 6000 лет назад".

"В мире всегда были и есть, я бы сказал так, люди этического действия – и люди корыстного действия. Однажды, изучая материалы по истории Челябы, я задумался и провел это разделение. Любопытно, что в памяти потомков, сквозь время остаются первые. Просто потому, что их действия – не от них только, они в унисон с этикой как порядком. А этический порядок – он и социум хранит, соответственно, социумом помнится".

"Я не турист. Турист верит гидам и путеводителям… А путешественник - это другая категория. Во-первых, ты никуда не спешишь. Приходишь на новое место, можешь осмотреться, пожить какое-то время, поговорить с людьми. Для меня общение по душам – это самое ценное в путешествии".

"В целом мире нет ничего больше кончика осенней паутинки, а великая гора Тайшань мала. Никто не прожил больше умершего младенца, а Пэнцзу умер в юном возрасте. Небо и Земля живут вместе со мной, вся тьма вещей составляет со мной одно".

"Я про Маленького принца всю жизнь думал. Ну не мог я его не снять! Были моменты, когда мальчики уставали, я злился, убеждал, уговаривал, потом ехал один на площадку и снимал пейзажи. Возможно, это одержимость..."

"Невероятная активность Запада во всем происходящем не имеет ничего общего ни со стремлением защищать права человека на Украине, ни с благородным желанием помочь «бедным украинцам», ни с заботой о сохранении целостности Украины. Она имеет отношение к геополитическим стратегическим интересам. И действия России – на мой взгляд – вовсе не продиктованы стремлением «защитить русских, украинцев и крымских татар», а продиктованы все тем же самым: геополитическими и национальными интересами".