«Жизнь, в которой есть Бах, благословенна»

Вера Лотар родилась в Париже. Отец — француз, известный математик, профессор Сорбонны. Мать — испанка, филолог.

С четырех лет девочку обучали музыке. Педагогом был великий французский пианист Альфред Корто.

В четырнадцать Вера играет с самым знаменитым в мире оркестром под управлением Артуро Тосканини. В те же четырнадцать начала концертировать, объездила всю Европу и Америку. В пятнадцать закончила Парижскую консерваторию и поступила в Венскую академию музыки.

В ее распоряжении лучшие концертные залы Европы. После гастролей в Америке фирма «Стейнвей» предложила ей играть на своих роялях и доставляет инструмент на любой концерт, даже в малодоступные горные районы Швейцарии. А в знак благодарности за согласие и рекламу периодически дарит Вере свои рояли.

Так вот, европейское и американское турне… успех, успех, успех… молода, красива, богата, счастлива… дача в Ницце… влюбленные молодые люди… Все переплелось: высокое и житейское…

Молодым влюбленным в нее людям, увы, не повезло. Она выбрала совсем немолодого. Выбрала нерасчетливо, безрассудно, просто потому что полюбила. Как скажет потом ее друг, режиссер Владимир Мотыль: пошла за чувствами.

Отец ее имел тягу ко всему русскому. Поэтому детям дал русские имена — дочь назвал Верой, сына — Дмитрием. И ввел дочь в круг своих друзей. Там она и встретила будущего мужа — Владимира Яковлевича Шевченко, инженера-акустика, создателя смычковых инструментов. Его называли «русским Страдивари».

Семья Шевченко выехала из России в годы Первой мировой войны, когда он был еще подростком, и возвращение на родину стало его мечтой.

Приехали в Ленинград, о господи, в 1937 году. Он, она, общий ребенок и двое его сыновей от первого брака. Их поселили в крохотную комнату в общежитии, работы не было, жить не на что. Она продавала свои парижские платья. А потом Владимира Шевченко арестовали.

Со всей французской отвагой и испанским темпераментом — она кидается в НКВД и кричит, кричит непонятно на каком языке (и после сорока лет жизни в России, русский, в отличие от всех европейских языков, не очень хорошо знала), что ее муж — замечательный честный человек, очень сильный патриот, а если они это не понимают, то — дураки, идиоты, фашисты и берите тогда и меня… Они и взяли. По статье «сто шешнадцать пополам».

На лесоповале (Тавда, Свердловская область) проведет десять лет. Узнает там о смерти мужа в лагере и детей в блокадном Ленинграде. Первые два года зэковской жизни умирала. Нет, не в лазарете. Валила лес и прощалась с жизнью. А потом сказала себе: раз не умерла, значит, надо жить. Умри или Будь!

Десять лет она не видела рояля. Сначала по ночам играла на столе, на воображаемой клавиатуре. Потом ей помогли эту самую клавиатуру нарисовать и вырезать на нарах, и каждую свободную минуту беззвучно играла Баха, Бетховена, Шопена. Женщины в бараке уверяли, что слышат эту музыку, хотя просто следили за ее пальцами и лицом.

Освободилась в Нижнем Тагиле. И прямо с вокзала в лагерном рваном ватнике бежала поздним вечером через весь город в музыкальную школу, со страшной силой стучала в двери, а потом, путая русские слова с французскими, умоляла о «разрешении подойти к роялю»… чтобы… чтобы «играть концерт»… Ей разрешили.

И здесь первый и последний раз в жизни испытала страх. Долго не могла дотронуться до клавишей. Пальцы пианиста деревенеют, если он не играет даже один день. А после десяти лет на лесоповале… Ее пальцы были дико искорежены и изуродованы.

Все же стала играть. Одна, в пустом классе. Играла бурно. Резко обрывая себя и так же резко продолжая.

Ей казалось: вот Шопена она сможет играть, а Баха не сможет, Баха играет, а Бетховена не сможет… Смогла всё.

Играла много часов подряд. А у дверей, столпившись, стояли педагоги, дети, родители этих детей и рыдали навзрыд.

Стала преподавать в той нижнетагильской музыкальной школе. На всю свою первую зарплату взяла напрокат кабинетный рояль. А на всю вторую — сшила черное концертное платье, явно для филармонических стен, хотя до них было далеко. А потом, скопив деньги, сумела даже купить шубу. После лагерной или с чужого плеча одежды это было счастье — идти по снежному Тагилу в новой теплой элегантной шубке!

И вот однажды поздним вечером — бац! — ее догоняют два бандита и говорят: «Раздевайся!» А она вместо того чтобы испугаться, разгневалась: «Как раздевайся? Это моя первая одежда после лагеря!» Бандиты растерялись: «Где сидела? Кто был начальником?» Разговорились, нашли общих знакомых. Неожиданные знакомцы галантно проводили домой, расстались почти друзьями: «Ты извини, не знали. Ходи спокойно. Больше тебя никто не тронет!»

А потом был ее первый концерт в Свердловской филармонии. И она надела то самое черное платье, что сшила загодя. А перед самым концертом к ней вроде бы случайно заглянула ведущая, чтобы посмотреть, как выглядит артистка. После ее ухода Вера Августовна скажет, чуть-чуть улыбнувшись: «Она думает, что я из Тагила. Она забыла, что я из Парижа».

Кстати, о Париже. Ее звали вернуться на родину. Но она неизменно отказывалась. Объясняла: «Это было бы предательством по отношению к тем русским женщинам, которые поддерживали меня в самые трудные годы в сталинских лагерях».

Но француженкой оставалась всегда. Любила сухое красное вино. И сыр камамбер. Друзья привозили что-то наподобие этого сыра из Москвы. (Сыр был мягкий и назывался «Русский камамбер». Она не понимала такого сочетания в названии, но радовалась гостинцу и угощала всех подряд.) Потом придумала, как делать этот сыр в домашних условиях: «Заворачиваете простой сыр в полиэтилен, кладете на теплую батарею и забываете на неделю… Через неделю сыр покрывается плесенью…»

В 1957 году нашелся старший сын ее мужа Владимира Шевченко. Он выжил в блокадном Ленинграде, потом ушел на войну. После войны решил продолжить дело отца — стал мастером-акустиком, создателем смычковых инструментов.

А в 1965 году о Вере Лотар-Шевченко рассказал в «Комсомольской правде» Симон Соловейчик. Позже о Вере Августовне много писал мой друг и коллега Юрий Данилин, который в те годы был собкором «Комсомольской правды» по Западной Сибири.

Вера Лотар-Шевченко последние шестнадцать лет жила в Академгородке под Новосибирском. И Данилин на полном серьезе утверждает, что знаменитый Академгородок создавали не только академики Лаврентьев, Соболев, но и французский композитор Клод Дебюсси, прописанный здесь, на улице Терешковой, 4, по адресу пианистки Лотар-Шевченко.

Из двадцати четырех часов в сутках двадцать — за роялем. Каждый день. Без единого исключения. Данилин завидовал ее соседям и мечтал обменять квартиру. Но соседи ни в какую не соглашались. Эти соседи, и студенты, и физматшкольники сидели (каждый божий день!) на лестнице перед ее квартирой и слушали, как она играет. Дверь квартиры Лотар-Шевченко была всегда полуоткрыта, она знала об этом уникальном концертном зале на лестнице…

Много гастролировала по стране. Великая Мария Юдина говорила о ней: пианистка ищущая, мятежная, волевая.

Пальцы так и остались изуродованными. Но она смеялась: «Разве музыка здесь?» — показывала на руки. «Музыка здесь!» — прикасалась к голове.

Кроме одной маленькой пластинки в «Кругозоре» и случайных записей на местном телевидении, ничего из ее музыкального наследия нам не оставлено. Чиновники долго решали, разрешить ей записаться на студии «Мелодия» или не разрешить…

10 декабря 1982 года Вера Августовна Лотар-Шевченко умерла.

А накануне ей купили-таки «Стейнвей». Но красные, совсем не музыкальные пальцы этой женщины так и не успели к нему прикоснуться.

Юрий Данилин считает, что любое воспоминание о ней требует слова «невероятно». Невероятно, что в истории музыки есть такая фигура. Невероятно, что до сих пор она существует как бы на нелегальном положении…

Но долго эту нелегальщину Данилин вытерпеть не смог. И в 2006 году в Новосибирске организовал первый Международный конкурс памяти Веры Лотар-Шевченко. (Спасибо за помощь Фонду первого Президента России Бориса Николаевича Ельцина.) В сентябре 2007 года лауреаты Международного конкурса пианистов памяти Лотар-Шевченко играли в Париже, в стенах ее родной школы — зале Корто.

25 июня 2012 года в Екатеринбурге состоится очередной Международный конкурс пианистов памяти этой самой удивительной пианистки двадцатого века. И только что вышла книга воспоминаний о ней — «Умри или Будь!».

На могиле ее стоял обелиск с красной звездой. Будто она родственница Маркса, Энгельса и Ленина. Ну просто не было иных надгробий тогда на местном кладбище. А недавно Артем Соловейчик, сын Симона Соловейчика и главный редактор газеты «Первое сентября», установил новое надгробие на ее могиле. На белом мраморе выбиты слова Веры Лотар-Шевченко: «Жизнь, в которой есть Бах, благословенна».

Источник: Новая газета