Это интересно

МИХАИЛ ФОНОТОВ
Писатель, краевед

"Каждый раз, когда поднимаюсь на Нурали, на меня находит наваждение какой-то инородности или даже инопланетности. Сам хребет выглядит стадом огромных ископаемых животных, которые в глубоком сне лежат, прижавшись друг к другу. Он словно скован беспробудной задумчивостью, он каменно молчит, но кажется, что где-то внутри его тлеет очень медленное и едва угадываемое желание пробудиться".

АНДРЕЙ ЯНШИН

Можно ли всю жизнь прожить у реки и так и не побывать у ее истока? Конечно. Но побывать – лучше. Но зачем?

Вход в аккаунт

Свидетели войны: Федор Глинка, Мария Волошина

Свидетели войны: Федор Глинка, Мария Волошина
МИХАИЛ ФОНОТОВ
Писатель, журналист

Мне следует сразу извиниться за то, что этот очерк соткан из цитат. Моя роль свелась к тому, чтобы неожиданно (и для себя) сопоставить две личности и два события. Конечно, я мог бы отказаться от кавычек и пересказать своими словами обоих авторов. Но здесь важны свидетельства именно «первых лиц» и «из первых рук». В них – интонации времени.

Так и быть. Читайте. Или – не читайте.

Федор Глинка, 1812 год

Офицер, декабрист, поэт, публицист, участник Отечественной войны 1812 года, в том числе сражения при Бородино, Федор Глинка свои «Записки о 1812 годе» заканчивает очерком «Через 52 дня после битвы». К нему я и обращаюсь. Ситуация такая.

Когда Наполеон покинул Москву, некоторые части его армии оказались у Бородинского поля. И увидели на нем – будто бы как-то неожиданно для себя – горы мерзлых трупов.

Федор Глинка: «Остовы лошадей с обнаженными ребрами, искрошенное оружие, разбитые барабаны, каски, сумы, опрокинутые фуры без колес, колеса без осей, оледенелые пятна крови и примерзлые к земле разноцветные лохмотья мундиров разных войск, разных народов – вот убранство поля Бородинского».

Но среди тысяч мертвецов был один живой человек. «Кто ты?» – спросили его французы, и он ответил им по-французски: «За восемь недель перед этим ранен я на великом побоище. Картечь раздробила мне обе ноги. Когда я пришел в себя, была уже ночь и никого не было в поле. Я ползал по берегам ручья, питаясь травою, кореньями и сухарями, которые находил в сумах убитых. На ночь я залезал в остовы лошадей и прикладывал их свежее мясо к своим свежим ранам. Этот пластырь чудесно исцелял мои раны. Но я был один, один живой между тысячами мертвых. По ночам, правда, оживало это поле: какие-то странствующие огоньки блуждали по нем в разных направлениях. Это были батальоны волков».

Как будто кто-то нарочно так устроил – чтобы только мертвецы не остались среди мертвецов, чтобы хотя бы два живых человеческих глаза увидели, что здесь сотворено.

Но не здесь, а где-то жизнь продолжалась, и кто-то проявил беспокойство о том, чтобы к весне убрать трупы с поля сражения. Крестьян окрестных деревень согнали на Бородино – сжигать мертвые тела.

Федор Глинка: «Люди с почерневшими от копоти глазами, в грязных лохмотьях, огромными крючьями валили без разбора тела убиенных на эти огромные костры. И горели эти тела, и густые облака тучного беловатого дыма носились над полем Бородинским. На тех кострах горели кости уроженцев счастливых стран, Лангедока и Прованса, кости потомков древних французских рыцарей, старинных князей, новых графов и генералов новой империи французской, потомки древних феодалов, сильных баронов германских, кости гренадер, егерей и мушкетеров французских и железных людей наполеоновых».

Федор Глинка (надо бы вслушаться в эти слова): «И горели, прогорали и разрушались кости вооруженных орд двадцати народов нашествия! Горели кости людей, которых возврата на родину, в благовонные рощи Италии, на цветущие долины Андалузии, так нетерпеливо ожидали отцы и матери в великолепных замках и невесты у брачного алтаря. Вековечные титулы, отличия, порода, знатность – все горело!»

Федор Глинка: «Прошла зима. Теплые весенние дожди напоили окрестности Можайска, и высоко росли травы и прозябения на местах великого побоища. Поселяне говорили между собою: «Земля наша сыта стала!» А чиновники местной полиции, сверяя донесения сотских, сельских старост и волостных писарей, выводили валовый итог: «1812-го года, декабря 3-го, всех человеческих и конских трупов на Бородинском поле сожжено 93 999».

Мария Волошина, 1942 год.

Мария Степановна, жена писателя Максимилиана Волошина, в годы войны вела, с перерывами, дневник. Буквально заставляла себя записывать свои впечатления. Но эти поспешные записи так непосредственны, так неподдельны, так искренни… Это – схваченные на лету мгновения тех лет. Никакому роману не сравниться с ними.

Но к дневникам Марии Волошиной я не обратился бы, если бы не один абзац в них, который перепишу и выделю позже.

Представьте себе: началась война, и Мария Степановна остается в Коктебеле только ради того, чтобы сохранить дом, усадьбу мужа, архив писателя, его наследие. Женщина она с характером и в то же время «рефлекторная». С советской властью уживалась едва-едва, а тут еще и война, неразбериха, полная неизвестность. Наконец, нашествие чужеземцев.

Где-то идет война. Она приближается. «Страшно прошлое и так же страшно будущее». «Полная покинутость, полное отчаянье за Россию». «Беспомощность и растерянность власти». «Ложь, ложь, ложь». «Газеты пишут про невероятные случаи о немецких зверствах». «В глубине души не было веры»…

Женщине абсолютно не на что и не на кого опереться, кроме как на своего мужа, на Макса, на Масеньку, к которому она мысленно обращается за помощью, едва ли не с молитвой. Все – против нее. Она не понимает, что происходит. Она не знает, кого винить, кроме как коммунистов. Немцы взяли Геническ, Перекоп, Феодосию. Говорят, что они бомбят Москву и Питер. Горит сданый нашими Джанкой – «коммунисты подожгли». Коммунисты эвакуируют свои семьи, а на тех, кто остается, люди глядят как на врагов: «А, ждете немцев!»

Из дневника: «А с Двуякорной неслась все время стрельба из тяжелых орудий. Земля и дом дрожали. А войска наши все отступали и шли, шли по дороге день и ночь, полураздетые, неряшливые, усталые, испуганные».

Из дневника: «Вечером взорвали один за другим все мосты. Взрывы были очень сильные. Земля гудела. Было безысходно страшно. Ни места себе нельзя было найти, ни дела – думать ни о чем нельзя было. Такая сиротливость, незащищенность – очень гадко и тяжело. Не раздеваясь, разбитая, не могла найти себе места. Спустилась в чулан под лестницу, закутав голову в платок, чтобы не слышать или хоть чуточку ослабить гул от орудий. В два часа ночи – стук в нижнюю дверь. Редкий, но упорный. «Кто там?» – «Мадам, зольдат до ист ме»… Совершилось. Немцы вошли».

Из дневника: «Первый немец, вошедший в наш дом, был смертельно утомлен, шатался от усталости, весь в грязи. Вид его был скорее жалок, чем страшен».

Целый год – молчание. Ни слова в дневнике. Через год: «Сегодня, говорят, взят Царицын, или, как его теперь называют по-большевистски, Сталинград. Немцы берут город за городом. Мы терпим все. И голод, и болезни, и полную незащищенность завоеванных людей. Говорить о завоевателях? О них, верно, очень много будет сказано. Да и все это знают. Мы абсолютно бесправны. Ни о ком ничего не знаем. Даже в Феодосию, даже в Отузы пройти нельзя. Купить – тоже. Живут все впроголодь и еще какими-то запасами и манипуляциями. Удалось посеять кукурузу, и будем есть ее».

Из дневника: «Милый мой, только твой образ, только мысль о тебе и с тобою дают мне силы как-то брести, что-то делать. Изнемогаю от бессилия, обиды, непонимания. С тобой не расстаюсь. Как бы ты поступил, Мася, а что бы ты сказал? Макс бы объяснил. Макс бы сказал. Масенька бы пожалел, помог!»

Из дневника: «Это больше, чем немыслимо. Это невозможно. Мой маленький ум, мои больные нервы, больная психика не вмещают, не могу справиться с ужасами творящегося и творимого. Времена апокалипсические. Страны нет. Россия растоптана, поругана германским сапогом. Мы оккупированы, завоеваны. Все, все непереносимо! Ну какие слова? Ну как это все рассказывать? Жизнь – ужас. Война – реальность».

А теперь – тот абзац из дневника, который меня потряс. Вслушаемся в слова этой женщины, сказанные ею от отчаяния и безысходности.

Мария Волошина: «Как человечество может быть в таком ужасе? Вся Европа! Весь мир. Да что же это такое? Насилие, насилие, смерть, убийства, разгром, грабеж, разорение стран – и так годы. Да что же это такое? Неужели нет умных, гуманных, понимающих? Ведь весь мир! Почему Гитлер, Сталин, 3, 4, 10 – сколько их, могут посылать на убийства, на смерть, разорять, словом, делать войну и все ее ужасы? Почему миллионы не могут сказать: не можем больше так жить! Не сказать, а заставить не убивать, не разорять, не делать войны? Почему нет 10 – 100 таких, которые сказали бы: «Не надо войны»? Господи! Я бесплодно думаю день и ночь все об одном и том же»…

Но история Марии Волошиной на этом не закончена.

Еще раз – из дневника: «Ну вот, чудо совершилось, так долго жданное. Пришли наши, мы снова дома. Два с половиной года такого кошмара. История будет писать о кровавых ужасах и фактах всемирного варварства, о неслыханных фактах злодейства современной техники, разрушенных и стертых с лица земли городах. На десятки лет хватит трагического матерьяла. И все-таки, и все-таки, что бы ни написали, что бы ни счислили, всего не расскажешь! Кто жил в эти дни, без слов знают все. А грядущие поколения (и дай Господи!) никогда не поймут наших потерь, наших жертв, наших трагедий, обиды и боли, ужаса и сиротства, насилия и беспомощности, лжи и трусости, мелкоты падения и героических неведомых подвигов»…

И последние слова из дневника, которые я приведу: «Постараюсь честно и объективно восстановить все пережитое за эти два с половиной года. Основное чувство – непримиримого оскорбления и жгучей, моментами нечеловеческой ненависти к немцам. Какая-то удивительная неприязнь к нации. Отдельные люди – ничего. Но понятие «немец», массы их – все это приводило в негодование, постоянную угнетенность, безысходность, обиду и боль».
Но случилось так, что именно ненавистные Марии Степановне немцы спасли ее от смерти, дали много лет жизни.

В начале 1944 года Мария Степановна почувствовала себя плохо. Она таяла на глазах. И Анчутка – Анна Александровна Кораго, жившая в доме после смерти Волошина, привела немецкого врача. Он осмотрел Марию Степановну, и она близко увидела «его приятное лицо, умные глаза». Врач нащупал на желудке опухоль. «И что?» – спросила его Анчутка (она хорошо владела немецким). «Что? Медленно умирать». Но судьба решила иначе. Она «поселила» в доме Марии Степановны немецкого офицера, который посоветовал ей ехать в Симферополь и даже обещал выписать пропуск. Первая мысль: «Оперироваться у немецкого хирурга?» Но «Масенька подсказал»: надо ехать. Была выматывающая дорога до Феодосии. Хлопоты в комендатуре (все переговоры взяла на себя Анчутка). Когда Мария Степановна сидела в коридоре, вид у нее был такой, что проходивший немец протянул ей кусок хлеба. Потом дорога в кузове до Старого Крыма, до Симферополя. Опять переговоры в управе. Кто-то помогал, кто-то отмахивался, (помог и Масенька – кто-то знал о нем). Все-таки Мария Степановна попала к врачу, и не к кому-то, а к знаменитому хирургу именно по раку, и он сделал ей удачную операцию, после которой она прожила еще много лет.

Ну вот, я пересказал воспоминания Федора Глинки и дневники Марии Волошиной. И что? Теперь надо что-то сказать еще?

Нет, не скажу ничего.

Источник: mediazavod.ru

 

Вокруг

Рассказ из книги Сергея Триумфова "Шаги к Тебе"

История из недавно увидевшего свет сборника рассказов московского писателя Сергея Триумфова. История о Матери и Сыне, о Войне и Разлуке, о Жизни и Смерти...

Интервью с Михаилом Саввичем Фонотовым

"Все, что нам нужно, – это очеловечиться. Просто стать самими собой. Мы вроде бы уже знаем, что такое человек, но пока еще не можем к нему прийти..."

В круге

Фрагменты из книги Н.Н. Никулина "Воспоминания о войне" (1975)

"...Бедные, бедные русские мужики! Они оказались между жерновами исторической мельницы, между двумя геноцидами. С одной стороны, их уничтожал Сталин, загоняя пулями в социализм, а теперь, в 1941–1945, Гитлер убивал мириады ни в чем не повинных людей. Так ковалась Победа, так уничтожалась русская нация, прежде всего душа ее. Смогут ли жить потомки тех, кто остался? И вообще, что будет с Россией?.."

"Кто-то мне скажет: ну, вот, нашел о чем печалиться, о какой-то дикой яблоньке на обочине дороги. Да, согласен, бывают и не такие печали. Уж от этого никуда не деться. А мне запала в душу эта яблоня. Она была для меня как бы человек. Сначала как девушка-подросток, а потом – что тебе Золушка-невеста, особенно по весне".

Фрагмент из книги Михаила Фонотова "Времена Антона"

"Я хочу увидеть Антона Макаренко. Да, увидеть. Со стороны. Как он идет по тротуару мимо цветников. И – во весь рост, с ног до головы. И, конечно, – его лицо. Сквозь стекла очков всмотреться в глаза… Я хочу увидеть Антона Макаренко – человека, который воспитывает".

Как ни странно, о кунашакском метеоритном дожде никто не вспомнил, а он был «тяжелее» челябинского. Тогда не было таких средств связи, которые способны за считанные минуты разнести новость по белу свету. И потому «скромный» кунашакский дождь не имел шансов на такую раскрутку, как «шумный» челябинский. Хотя и был «весомее».

Из книги Юрия Олеши "Ни дня без строчки"

"Что же изменилось и что не изменилось? Что же призрачно и что реально? Почему же электрическая лампа не внесла никакого порядка в человеческую душу? Сколько же надо времени — веков! — чтобы техника изменила психику человеку, если она вообще может ее изменить, как говорят об этом марксисты!"

М.С. Фонотов. Мысли о конце света

Конец света – не наша забота. Можно не сомневаться, что мы, каждый из нас и все вместе, закончимся раньше, чем Белый Свет. И пока наши атомы не рассеялись в космосе, уподобимся Циолковскому, чтобы «до обморока» испытывать восторг от созерцания Вселенной, ее Причины и ее Творца.

"Он жил при Пушкине, и был на два года его старше. У них были общие знакомые, и очень возможно, что Александр Сергеевич кое-что читал «из Кудряшева» в «Отечественных записках». Он жил через 50 лет после Пугачевской войны, но Пугачев был ему остро интересен. При нем шла Отечественная война: в 1812 году ему было 15 лет. На все, про все Кудряшеву было отведено 30 лет жизни".

О Герберте Гувере, 31-м президенте США

"Президент Гувер в Кыштым не приезжал. В Кыштым приезжал Герберт Гувер – горный инженер, набирающий обороты бизнесмен, человек, много поездивший по миру. Кыштым для него – одна из многих географических точек".

Об Александре Чижевском

"Он – космист. То есть земной человек, умеющий охватить безбрежное космическое пространство. Это – вообще. А в частности, он – ученый и поэт. Он – историк и медик. Он – изобретатель и художник-акварелист. Он – физик и археолог. Он статистик и музыкант-пианист. Он – полиглот и социолог. Он – дворянин, солдат и Георгиевский кавалер. Он, наконец, – гелиобиолог, солнечный биолог".

Очерк М.С. Фонотова

Чтобы понять, что такое лес и что такое степь, надо в жизни иметь хотя бы два случая – в жаркий летний день из степи войти в лес, а потом из леса – в степь. Например, из высоких аркаимских степей перейти под сень соседнего Рымникского бора.

Михаил Фонотов - о своем друге, фоторепортере, удивительном человеке Михаиле Петрове

Душа – она впечатлительна. Она – тоже фотоаппарат. С очень чувствительной пленкой. И объектив у нее – какой хочешь, на ширь и на даль, на приближение дали и на растяжение шири. Глубина резкости у него – без ограничений и диафрагма – снимай хоть в темноте.

"Это здание – какое? Яркое, пестрое, красочное, зеркальное, отблескивающее, отсвечивающее… Красиво? Красиво… Даже слишком. В очередной раз не повезло архитектуре. Опять ее отодвинули, и она послушно уступила место торговле, сопернице сильной, бесцеремонной и – непобедимой".

"Хорошо бы понимать, что само желание свободы – неволя, несвобода. Не желать, а быть – вот задача".

Очерк из книги М.Фонотова "Родная старина"

Есть у нас на Южном Урале одна река и одна гора, которые древнее самой глубокой древности. Гора называется Карандаш, а река – Изранда. О них мало кто знает даже в Кусинском районе, где они расположены.

"Каждый раз, когда поднимаюсь на Нурали, на меня находит наваждение какой-то инородности или даже инопланетности. Сам хребет выглядит стадом огромных ископаемых животных, которые в глубоком сне лежат, прижавшись друг к другу. Он словно скован беспробудной задумчивостью, он каменно молчит, но кажется, что где-то внутри его тлеет очень медленное и едва угадываемое желание пробудиться".

Очерк из книги М.Фонотова "Родная старина"

"Тогда, сто лет назад, и сейчас у нас нет ничего такого, что имело бы “столичную цену”. Ничего, кроме Тургояка. Паломники Тургояка – это очень длинный список. Спасибо гостям, они дали нам понять, что такое Тургояк. Чего-чего, а толк в красоте они знали. Они, избалованные красотами Альп и Швейцарий, за две тысячи верст добирались до Урала, чтобы увидеть и показать детям наш Тургояк".

Кто-то мне рассказывал, как однажды (вскоре после войны) он был поражен видением, подобным наваждению: в лесу, на берегу одного из каслинских озер, вдруг возникли странные люди в нездешних одеяниях, изъяснявшиеся на немецком языке... Десант немецких ученых на Сунгуле тогда, в 1947 году, и верно, весьма напоминал инопланетный.

Беседа с археологом Г.Х. Самигуловым о раскопках на Ярославской площади

"Мы будем говорить  об истории Челябинска. И, может быть, самое интересное и интригующее, самое неуловимое в этой теме – та грань, когда Челябинска еще не было, но перед самим его появлением.  Если на эту точку посмотреть с какой-то высоты, например, в 1736 году, – как всё выглядело? Что было и чего не было?.."

Великий государственный муж, умелый администратор, искусный инженер, ловкий и находчивый дипломат, верный сын церкви – таким видели Неплюева его соратники. Современники ценили его за то, что Отечеству он служил «не из мзды, а из утешения совести и нравственного долга». Враг «вольнодумства, суеверия, ласкательства и потакальщиков», Неплюев «никогда ни от кого, ни за какое дело ничего не взял». Так-то. Намек.

Цикл очерков

"Самые чувствительные «антенны» – у поэтов. Сердце Пушкина… Мы и понятия не имеем о том, что бывают и такие сердца... Что оно может так много вместить. Так остро откликаться, так горько отчаиваться, так сильно переживать..."

О судьбе и творческом наследии первого русского "цветописца" С.М.Прокудина-Горского

Сто лет назад в Царском Селе встретились государь Николай II и фотограф С.М.Прокудин-Горский. Фотограф показал императору свои цветные фотографии. В то время и черно-белые снимки были большой редкостью, а о цветных и не мечтали.

Тихие мысли Михаила Фонотова

Что мы хотим от своей России? Чтобы она была великой? У нас и мысли нет такой, чтобы остановиться и присмотреться к своей стране, вдуматься в ее судьбу, увидеть ее добрыми глазами, проникнуться к ней сочувствием, понять, каково ей...

В этом разделе вы можете познакомиться с нашими новыми книгами.

Шесть книг Издательского Дома Игоря Розина стали победителями VIII областного конкурса «Южноуральская книга-2015». Всего на конкурс было представлено более 650 изданий, выпущенных в 2013-2015 годах.

Издательский Дом Игоря Розина выполнит заказы на изготовление книг, иллюстрированных альбомов, презентационных буклетов, разработает узнаваемый фирменный стиль и т.д.

ПАРТНЕРЫ

Купить живопись

"Неожиданные вспоминания" Дмитрия и Инги Медоустов - это настоящее "густое" чтение, поэзия не слов, но состояний, состояний "вне ума", состояний мимолетных и трудноуловимых настолько же, насколько они фундаментальны. Состояний, в которых авторы тем не менее укоренены и укореняются именно (хотя и не только) через писание.

Эта детская книжечка - вполне "семейная". Автор посвятил ее своим маленьким брату и сестричке. И в каком-то смысле она может служить эталоном "фамильной книги", предназначенной для внутреннего, семейного круга, но - в силу своей оригинальности - интересной и сторонним людям.

История, рассказанная в этой очень необычно оформленной книге, действительно может быть названа «ботанической», поскольку немало страниц в ней посвящено описанию редких для нас южных растений. Впрочем, есть достаточно резонов назвать ее также «детективной», или «мистической», или «невыдуманной».

Сборник рассказов московского писателя Сергея Триумфова включает страстные лирические миниатюры, пронзительные и яркие психологические истории и своеобразные фантазии-размышления на извечные темы человеческого бытия.

Книга прозы Александра Попова (директора челябинского физико-математического лицея №31) «Судный день» – это своего рода хроника борьбы и отчаяния, составленная человеком, прижатым к стенке бездушной системой. Это «хождения по мукам» души измученной, но не сломленной и не потерявшей главных своих достоинств: умения смеяться и радоваться, тонуть в тишине и касаться мира – глазами ребенка.

Роберто Бартини - человек-загадка. Кем он был - гениальным ученым, на века опередившим свое время, мыслителем от науки, оккультным учителем? Этот материал - только краткое введение в судьбу "красного барона".

"Люди спрашивают меня, как оставаться активным. Это очень просто. Считайте в уме ваши достижения и мечты. Если ваших мечтаний больше, чем достижений – значит, вы все еще молоды. Если наоборот – вы стары..."

"Отец Александр [Мень] видел, что каждый миг жизни есть чудо, каждое несчастье – священно, каждая боль – путь в бессмертие. А тем более цветок или дерево – разве не чудо Божье? Он говорил: если вам плохо, пойдите к лесу или роще, возьмите в руку ветку и так постойте. Только не забывайте, что это не просто ветка, а рука помощи, вам протянутая, живая и надежная..."

"Всего Капица написал Сталину 49 писем! Сталин не отвечал, но когда Капица, не понимая такой невоспитанности, перестал ему писать, Маленков позвонил Капице и сказал: «Почему вы не пишете Сталину, он ждет новых писем». И переписка (односторонняя) возобновилась".

"Через цвет происходит таинственное воздействие на душу человека. Есть святые тайны - тайны прекрасного. Понять, что такое цвет картины, почувствовать цвет – все равно, что постигнуть тайну красоты".

"...Ненависть, если и объединяет народ, то на очень короткое время, но потом она народ разобщает еще больше. Неужели мы будем патриотами только из-за того, что мы кого-то ненавидим?"

"Внутреннее горение. Отказ от комфорта материального и духовного, мучительный поиск ответов на неразрешимые вопросы… Где все это в современном мире? Наше собственное «я» закрывает от нас высшее начало. Ведь мы должны быть свободными во всех своих проявлениях. Долой стеснительность!.."

"В 1944 году по Алма-Ате стали ходить слухи о каком-то полудиком старике — не то гноме, не то колдуне, — который живет на окраине города, в земле, питается корнями, собирает лесные пни и из этих пней делает удивительные фигуры. Дети, которые в это военное время безнадзорно шныряли по пустырям и городским пригородам, рассказывали, что эти деревянные фигуры по-настоящему плачут и по-настоящему смеются…"

"Для Beatles, как и для всех остальных в то время, жизнь была в основном черно-белой. Я могу сказать, что ходил в школу, напоминавшую Диккенса. Когда я вспоминаю то время, я вижу всё черно-белым. Помню, как зимой ходил в коротких штанах, а колючий ветер терзал мои замерзшие коленки. Сейчас я сижу в жарком Лос-Анджелесе, и кажется, что это было 6000 лет назад".

"В мире всегда были и есть, я бы сказал так, люди этического действия – и люди корыстного действия. Однажды, изучая материалы по истории Челябы, я задумался и провел это разделение. Любопытно, что в памяти потомков, сквозь время остаются первые. Просто потому, что их действия – не от них только, они в унисон с этикой как порядком. А этический порядок – он и социум хранит, соответственно, социумом помнится".

"Я не турист. Турист верит гидам и путеводителям… А путешественник - это другая категория. Во-первых, ты никуда не спешишь. Приходишь на новое место, можешь осмотреться, пожить какое-то время, поговорить с людьми. Для меня общение по душам – это самое ценное в путешествии".

"В целом мире нет ничего больше кончика осенней паутинки, а великая гора Тайшань мала. Никто не прожил больше умершего младенца, а Пэнцзу умер в юном возрасте. Небо и Земля живут вместе со мной, вся тьма вещей составляет со мной одно".

"Я про Маленького принца всю жизнь думал. Ну не мог я его не снять! Были моменты, когда мальчики уставали, я злился, убеждал, уговаривал, потом ехал один на площадку и снимал пейзажи. Возможно, это одержимость..."

"Невероятная активность Запада во всем происходящем не имеет ничего общего ни со стремлением защищать права человека на Украине, ни с благородным желанием помочь «бедным украинцам», ни с заботой о сохранении целостности Украины. Она имеет отношение к геополитическим стратегическим интересам. И действия России – на мой взгляд – вовсе не продиктованы стремлением «защитить русских, украинцев и крымских татар», а продиктованы все тем же самым: геополитическими и национальными интересами".