Сколько вас, Сокуров и Арабов?

Сколько вас, Сокуров и Арабов? Этот вопрос задал когда-то Владимир Друк, московский поэт, друг Юрия Арабова и товарищ его по клубу "Поэзия". Собирались там и выступали литераторы иронического склада, активно работавшие со сленгом: Арабов, Искренко, Парщиков, Еременко (пока писал), Друк, Бунимович, Иртеньев. Из всех Арабов был наиболее плодовит и, вероятно, наиболее известен: славу ему принесли сценарии. Так что в вопросе Друка был резон.

К своим нынешним сорока (интервью датируется, вероятно, концом 90-х гг. прошлого века. - Прим. ред.) Арабов - автор романа "Юные годы Данта", из которого так и не получился фильм, соавтор Александра Сокурова по всем его картинам, сценарист "Сфинкса" и "Присутствия" А. Добровольского, заведующий кафедрой кинодраматургии ВГИКа, любимец нескольких поколений его выпускников, а главное - создатель потрясающей книги "Механика судеб", в которой, поверяя законы судьбы законами кинодраматургии, сумел докопаться чуть ли не до способа предсказания будущего. Кроме того, Арабов - единственный российский сценарист, награжденный в Каннах. Истории с награждением переводчицы сценария на немецкий язык намеренно не коснусь, потому что о незаслуженном премировании М. Кореневой и так говорят больше, чем нужно. Главное - мы после долгой паузы вернулись из Канн победителями в очень престижной номинации. Точнее всех выразился Александр Миндадзе: "Словосочетание "известный сценарист" - в наших условиях оксюморон, вроде как "горячий снег". Кинодраматург не должен быть известен. Но если его знают - как знают Рязанцеву, Клепикова, Арабова, Дунского и Фрида, Григорьева, Ибрагимбекова, Митько, - значит, это действительно личность".

Арабов труднонаходим: он не любит снимать трубку и большую часть дня либо читает лекции, либо пишет. Здесь - фрагменты наших разговоров за несколько последних месяцев.

- Юра, вам не говорили, что награждать, строго говоря, следовало не вас, а Гитлера? Ведь все его реплики в фильме - подлинные.

- Гитлер свое уже получил, награда нашла героя. Если говорить серьезно, в картине и не могли звучать ничьи реплики, кроме подлинных гитлеровских. Я никогда не выдумал бы такого, потому что он обладал феноменально плоским мышлением. То есть не просто был одержим какой-то идеей (почти все политики в этом смысле мономаны), но мыслил в очень узких рамках. Страшная пошлость - вот определяющая его черта. А пошлость имитировать очень трудно.

- И вы полагаете, как и Сокуров, что Гитлер был только ничтожеством, пошляком, уродом?

- Ну, здесь надо разграничивать понятия: сам по себе, в своем чисто человеческом измерении, - да, он был пошляк, ничтожество, человек, лишенный чувства истории. Иначе он понимал бы обреченность свою и своей идеи. Но идея фильма вовсе не та, которую я слышу от иных интерпретаторов, - мол, судьбы мира решаются ничтожествами... Лично для меня (и, думаю, для Сокурова) речь о том, в какой степени человек позволяет злу овладеть собой. Если он ничтожен, пуст внутренне, - зло им овладевает и использует как свое орудие. Гитлер-фюрер, Гитлер-функция - явление масштабное, потому что им манипулировало действительно масштабное, подлинное зло. Гитлер-человек - совершенное ничтожество. Поэтому, собственно, реальность "Молоха" - по-сокуровски призрачная реальность. Все происходит в пространстве гитлеровского особняка, но одновременно и в пространстве метаистории, которая одна занимает меня по-настоящему. Пошляк, составитель идиотских и кровавых планов позволил злу заполнить его внутреннюю пустоту. Вот почему он бессилен во всем, что не касается его идеи, - в человеческих отношениях, в любви, в нормальном общении.

- Зачем понадобилось переводить сценарий на немецкий?

- Здесь важна была полная достоверность. Гитлер, говорящий по-русски, - недопустимая условность в картине такого жанра. Важен был контрапункт призрачности, символизма - и абсолютной дотошности.

- Вы много писали о безнаказанности зла. В случае Наполеона, например. Почему Гитлер все-таки был наказан - жестоко, показательно и вполне разгромно?

- Случай Наполеона несколько иной, он привлекал меня наглядностью. Наполеону во всем везло, пока он не рефлексировал, не задумывался, пока для него не существовало самого понятия раскаяния. Стоит в этом монстре проснуться хоть каким-то человеческим чувствам - пиши пропало, это поражение.

Но Наполеон не вполне сознает, какая сила им манипулирует. Он полагает, что у него есть идеи, что он несет народам свободу и просвещение (что оказывается на поверку распространением собственной империи, неудержимой экспансией и ничем более), - он двигается вперед, поглощая пространство, не видя конечной цели. Гитлер эту цель видел - создание тысячелетней арийской империи. Конечно, ни по таланту, ни по уму, ни по человеческим своим качествам он с Наполеоном не сопоставим - здесь перед нами чудовище в чистом виде, без каких-либо проблесков человеческого. Это вообще характерная черта ХХ века - поляризация истории, она порождает уже либо святых, либо беспросветных негодяев. Эту же поляризацию мы наблюдаем сегодня во всем, хотя все чаще следим за битвой дурного с отвратительным: крайности оказываются одинаково чудовищны. Естественно, такой фюрер, как Гитлер, и такая империя, как нацистская, обречена была погибнуть раньше наполеоновской - просто потому, что отсутствие раскаяния вовсе не гарантирует победы. Да, это было зло последовательное, но в самой этой последовательности беспрерывно перегибающее палку, переступающее какую-то грань допустимого. Оно требует беспрерывного нарастания злодейств, их количественного и качественного роста - и наконец падает под собственной тяжестью. Да и способы оболванивания масс при Гитлере были иными: такая тотальная обработка, такое насилие рано или поздно порождают ответный всплеск ненависти. Невозможно вечно насиловать всех.

- Вы продолжаете думать, что какие-то узлы судьбы можно перевязать? Это термин из вашей книги...

- Каждый, кто не глух к законам собственной судьбы, ощущает периодически необходимость перевязать узлы, переформулировать собственные цели, избежать расплаты за те или иные ошибки. Пушкин это сделал в Михайловском и был вполне искренен, пытаясь в 1826 году зажить "со всеми сообща и заодно с правопорядком"; и Пастернак был искренен в этом желании. Удается не всегда. Пушкину, например, так и не удалось. Грехи молодости гнались за ним до самой смерти. Случай Гоголя тоже по-своему нагляден: человек настолько управляет собственной судьбой, что в итоге умирает по собственной воле, потому что такова его установка, его цель. Думаю, каждому из нас необходимо помнить о механизме возмездия, о карме - ни один наш поступок не остается без "рифмы", без какого-то ответа.

- А в вашей судьбе это можно как-то проследить?

- Думаю, если бы было нельзя, я бы никогда не вышел на эту идею. Я расплачивался за все свои ошибки, некоторых успел избежать, и, в принципе, моя судьба кажется мне очень неслучайной, временами просто предначертанной. Кому-то кажется банальным чистое воздаяние, тот факт, что наши поступки оборачиваются против нас. Говорят, что я кармическую традицию пытаюсь совместить с христианской. Мне кажется, карма - это посюстороннее, за ней здесь следят существа, принадлежащие к миру тьмы, и за все наказывают. Но когда ты напрямую обращаешься к Богу - ты рвешь все связи и выходишь из-под действия этих существ. Это вполне совпадает с гностической линией христианства.

Разве Богу нужно пытать нас за содеянное? Разве Бог - школьный учитель, чтобы бить меня по рукам, когда я девочку за косичку дернул? Воздаяние - не от Бога, это и Даниил Андреев говорил, тоже гностик. Бог есть свет, и нет в нем никакой тьмы.

Мне кажется, я эту теорию оплатил чем-то в собственной жизни. Это не с бухты-барахты появилось. В биографиях, которые я рассматривал, выведенные мною законы действуют всегда.

- И Бог сильнее дьявола?

- Бог сильнее. Но мир лежит во зле.

- То есть загробная жизнь кажется вам возможной?

- Неизбежной. Человек - сумма своего опыта, и после смерти его душе предстоит долго искупать сделанное здесь. Думаю, это довольно мучительный процесс, но говорить о нем сложно - есть состояния, отчасти внятные только во сне. Вот вам и еще одно доказательство: ведь во сне нас посещают ощущения, которых мы практически не знаем в обыденности.

- Как вы оцениваете западную кинодраматургию? Она лучше или хуже нашей?

- Лучше только в том смысле, что там человек, пишущий сценарий, работает с сюжетными архетипами мировой классики и от них отталкивается. Почти у каждого сюжета можно проследить гомеровские, дантовские, диккенсовские корни - в общем, используются классические схемы. Наши сценаристы либо относятся к классике как к чему-то совершенно неприкосновенному, либо, наоборот, просто не знают ее. В результате сценарные коллизии часто оказываются скучны.

Режиссер жанрового коммерческого кино должен быть мифологически образован, потому что все коммерческие сюжеты - вариации на тему мифов, укорененных в сознании. Поэтому они так легко усваиваются публикой. Буржуазная, или коммерческая, культура побеждает потому, что отвечает глубинным установкам толпы. То есть коллективному бессознательному. Я могу защитить десять диссертаций, но войду в толпу - и превращусь в подростка, которому требуется насилие или любовь.

Поэтому, купив машину времени и слетав на двадцать лет в будущее, вы обнаружите там кинозалы с людьми, жующими попкорн и смотрящими жанровые картины. Со спекуляциями вроде феминизма, гомосексуализма и прочей чуши. И у нас, и в Европе скоро будет то же самое - французы пытаются поставить заслон, но хлипко у них выходит. Сами клепают коммерцию, только хуже, чем американцы.

Нам тоже нечего этому противопоставить. Потому что Россия разрушена. Уничтожена корневая система культуры, крестьянская, наполовину языческая. Мы могли бы приспособиться к городам и машинному производству, но тут подоспел Маркс. А то были бы большой Новой Зеландией, Anchor бы экспортировали... Но России в ее прежнем понимании больше нет. Здесь построят демократическое общество, у нашего брата литератора в нем будет то преимущество, что за написанное не посадят. А чтобы заработать деньги, надо будет заниматься поп-культурой. Есть ведь виртуальная реальность, штука очень засасывающая, и мы это скоро почувствуем. Полностью иллюзорная жизнь, которая захватывает больше настоящей.

Но человек будет все более и более несчастен. Потому что он деградирует. Совершенными людьми были Адам и Ева, а последующие поколения - все хуже и хуже.

Мой учитель, совершенно безумный человек, говорил, что мусор появился с началом книгопечатания. До этого переписывание стоило больших усилий, так что переписывали книги насущные. А телевидение и масс-медиа - это пропускные каналы чуши. Теперь еще Интернет прибавится. Говорят, он решит какие-то философские проблемы... А я не верю, что большой ящик с информацией что-то к лучшему поменяет в человеке.

В общем, жизнь в искусстве проиграна. В современном мире нарушена христианская иерархия ценностей. Культура рухнула - осталась одна цивилизация. Мы погибаем от хаоса постмодерна, в котором все равно всему. Мы не можем сопротивляться судьбе мира. Так что надо постараться, чтобы старость не была одинокой. Заниматься частной жизнью. Потому что общая предрешена.

- Вы много писали о псевдонимах. Неужели это такая важная вещь?

- Как только вы берете новое имя, меняется причинно-следственная связь. Тому много свидетельств. Знаете, кто такой Реджинальд Дуайт? Король проигрыша. Ручки маленькие, а он на фортепьяно играть пробует, лезет куда-то... Так ему ударило в голову: возьму-ка я себе псевдоним! И начинает называться Элтон Джон. То же самое произошло с Мэрилин Монро, Мадонной, Демьяном Бедным, Максимом Горьким...

С новым именем карма провисает, а потом начинает работать по-новому. Это метод, апробированный для входа в мир и для выхода из него. Так что, если не ложится фишка - берите новое имя, и фишка ляжет. И наоборот. Вот, например, Кассиусу Клею очень везло в жизни. Порхал, как бабочка, жалил, как оса. Но он поменял имя на Мохаммед Али и неизвестно зачем принял мусульманство. На этом он и закончился. Видели инвалида, который пытался зажечь олимпийский огонь? Стоял черный человек и трясся всем телом. Имя - вещь серьезная.

Но можно и по-другому изменить свою жизнь. Изменение Майклом Джексоном своей физиологии - это тоже смена кармы. Он ведь сделал нечто необыкновенное - наложил на себя внешность Элизабет Тейлор. И результат - фантастический. И вовсе это не рекламная машина превратила его из прыщавого подростка в суперзвезду.

Делать это, конечно, можно не каждому. И не каждому нужно. Люди высокие разрывают кармическую связь причастием и покаянием, они не озабочены проблемами вхождения в мир, проблемами успеха.... Псевдоним берут только низкие люди, ведь псевдоним - это средство для запутывания собственной судьбы из-за нежелания выносить последствия содеянного. Иногда люди, меняя имя, не соображают, что делают. У меня просто нет возможности построить графики, провести статистический анализ... Я превратился бы на этом в сумасшедшего, в этакого Циолковского, - поседею, перестану стричься...

Человеческая жизнь структурирована строго. И ее можно предсказывать. Я это понял, когда изучал материал для книги. Нужно только знать основные узлы своей жизни. Я свои знаю. И хорошо понимаю, что и чем мне грозит.

- Один из ваших выпускников недавно опубликовал воспоминания: вышло, что учили вы чему угодно, только не приемам кинодраматургии как таковой...

- Нет, и приемам тоже, но я считаю, что на одних приемах никто ничего не напишет, и потом - это дело индивидуальное, их каждый вырабатывает себе сам. Приемы - вопрос опыта. Есть законы жанра, о них надо говорить непременно, но ведь, говоря об этих законах, неизбежно выходишь на закономерности более высокого порядка. Судьба, история в высшем смысле и история в смысле сценарном, story, строятся по одним лекалам, одним законам. Глупо было бы ограничиваться в таких разговорах вопросами драматургии.

- Вам не надоело претенциозное, скучное авторское кино, стилем которого были испорчены многие ваши ранние сценарии?

- Не думаю, что они были испорчены. Я действительно не очень люблю претенциозность, длинноты... когда это действительно претенциозность и длинноты. Но иногда человек просто так мыслит, в этом состоянии живет. Думаю, в большинстве своих сценариев я только состояние и пытался передавать - остальное меня не занимало. Если режиссер это чувствовал, значит, все получалось. Сокуровские длинноты, например, - это особое, только ему присущее представление об экранном времени. Кто-то скучает, а кто-то вживается в другой ритм. Иногда Сокурову нужно зрительское вглядывание в то, что для него особенно важно. В некоторых фильмах это лицо мертвого человека, в других - лицо женщины, лицо сумасшедшего...

- Вы предполагали, начиная работать с Сокуровым, что он станет живым классиком?

- Талант его был очевиден, а предполагать, что полуподпольный режиссер станет живым классиком, было тогда трудно. "Одинокий голос человека" и "Скорбное бесчувствие" были мне близки по ощущению, по тем средствам, которыми он пользовался. И видно было, что Сокуров очень многое понимает, это чрезвычайно чувствительный инструмент, - поэтому, работая с ним, я могу ничего не объяснять, и он мне тоже. Видно было, что он любой ценой будет делать то, что хочет. И мне интересно было делать это вместе с ним.

Источник: Modernpoetry.ru