Каким должен быть министр образования

Источник: Московские новости

Мне скажут: несбыточно. Но помечтать же мы можем?! Дело даже не в том, чтобы быть реалистами и требовать невозможного, — это требование как раз предельно реалистично, поскольку, как сказал однажды Андрей Кончаловский, если желаемое осуществляется на пять процентов, то это уже большая удача. А в том дело, что все настоящее начинается с утопии — то есть с концепции. Если бы большевики (мы обсуждаем сейчас не вектор, а стратегию) не рисовали себе утопическое общество будущего, у них бы ничего не получилось при всех идеально помогающих обстоятельствах.

Если мы не будем представлять себе школу будущего, у нас не будет, простите за каламбур, ничего настоящего. И вопрос о том, кто должен быть министром просвещения, неизбежно входит в эту парадигму: не только потому, что роль личности в новейшей российской истории возрастает на глазах, но и потому, что Россия — в силу недостатка личной устойчивости у каждого отдельного гражданина — чрезвычайно подвержена влияниям. Чиновник способен парализовать и формализовать деятельность всего министерства; человек ограниченный и узкий уничтожит саму идею просвещения; человек, горячо болеющий за просвещение, но при этом неумный, превратит все в «зряшную суетню», по-ленински говоря. Страна всегда копирует вождя, пусть бессознательно: массовая мания преследования и шпионажа — при Сталине, массовая деменция — при Брежневе, про сейчас все и так понятно. Пассионарность передается при личном контакте — рядом с героем и другие храбреют; вот почему выбор министра образования — основной, может быть, внутренний вопрос сегодня. Мы ведь понимаем, что главная оппозиция нынешней российской власти идет не по линии политической борьбы (она еще и не начиналась), а именно по линии интеллектуального противостояния. Кремль поднял на знамя не просто сервильность, но сервильность в сочетании с установкой на «простоту», на простых людей с их реальным трудом, на «неофисную» Россию, и слоган «Мы академиев не кончали!» явственно витает над всей официальной риторикой. Самые опасные оппозиционеры сегодня — интеллектуалы, даже если они вовсе не участвуют в политике; главная сфера деятельности реальных оппозиционеров — культура и школа. Именно в этом залог очевидной для всех (думаю, даже для самих лоялистов) обреченности этой снижающей, унизительной для страны установки на простоту: управлять ограниченными людьми нельзя, они непрофессиональны, не верят в высокие мотивировки, легко предают. Победа всегда за интеллектом — вот почему так опасно противопоставлять верных и умных. Любому ясно, что в сегодняшней России любая сложность (и любая степень интеллектуальности) оппозиционна сама по себе, и виноваты в этом не интеллектуалы.

Собственно, на эти размышления навела меня отчаянная борьба Тины Канделаки за влияние на судьбы российского образования — борьба столь очевидная и пассионарная, что самому Владимиру Путину пришлось во время встречи с журналистами заметить: нет, он пока не видит Канделаки на этом посту, несмотря на все ее многочисленные и, может быть, даже не до конца ему известные достоинства. Эта несколько солдафонская шутка утешительна хотя бы в том отношении, что, бог даст, в ближайшее время канделизация главного просветительского поста нам не грозит. Но если Канделаки в самом деле можно отказать в фундаментальной образованности и научных заслугах, в чутье ей никак не откажешь: она понимает, насколько ключевым становится пост главы минобра. Этим пониманием вызван и ее недавний пост о том, кого она предлагает — и продвигает — на эту должность. Замечу, что эти размышления совершенно в духе времени — и, соответственно, в духе Канделаки, — но любое из этих назначений будет означать, что дело образования в России на ближайшее время погублено. Не потому что эти люди лояльны — цену нынешней лояльности все прекрасно понимают, включая Кремль, — а потому что все они менеджеры, включая ректора Высшей школы экономики Кузьминова. Сегодняшним российским образованием никак не должен и не может руководить менеджер, поскольку главная задача будущего министра — сделать так, чтобы учителям хотелось работать, а школьникам — учиться. Сделать это можно только путем передачи все той же пассионарной энергии — никакие зарплаты не спасут: делать скучную работу за большие деньги нельзя, это успела показать вся российская история. Чтобы хотелось жить и работать, надо чувствовать смысл жизни и работы, а это не менеджерская проблема.

Нужен ли образованию менеджер? Безусловно. Я считаю, что как во всяком фильме есть директор (продюсер) и режиссер, так и во всякой школе должны быть директор и ректор: первый отвечает за материальное обеспечение процессов, второй — за творческую и научную составляющую. Нельзя вешать на директора современной школы, если он только не гений вроде Ямбурга, хозяйственную деятельность и одновременно ответственность за методику. А именно методика у нас сейчас в бедственном положении — учителя попросту не знают, как работать с этим новым поколением детей: прежние хоть галдели, а эти молча тычут в кнопки своих гаджетов. Я только что съездил в гости к американским коллегам — и у них та же проблема. Вдобавок мир, каким мы его знали до XXI века, безвозвратно ушел в прошлое, откололся, как льдина: нереальны прежние противостояния, неактуальны исторические оппозиции, заданные прошлым веком и даже тысячелетием. Ценности Просвещения — атеистические, прогрессорские — во всем мире отошли на второй план: во всем мире, а не только у нас наблюдается реванш пещерности под маской религиозного возрождения. Экспансия радикального ислама или — в России — коммерческие и идеологические амбиции официальной церкви заставляют предположить, что этот откат, вполне способный привести к новому средневековью, угрожает сущностным основам цивилизации как таковой. На этом фоне образование становится форпостом борьбы против обскурантизма, аморализма, архаики — какой же менеджер с этим справится, помилуйте?!

Здесь нужен человек, способный отстаивать ценности знания, непредвзятого суждения, духовной свободы — человек с темпераментом Бруно и Коперника, а не конформный государственник под личиной управленца. И прежде всего это должен быть человек, прошедший реальную школу педагогики. Человек, понимающий, что значит держать внимание класса на протяжении нескольких уроков кряду, знающий повседневные проблемы учителя и лектора, осведомленный об их реальных рисках и нагрузках. Если главной задачей школы провозгласят формирование недалеких обывателей, голосующих за то, за что скажут, из страха перед ужасным внешним врагом, — будущее России можно считать отсроченным в бесконечность, если не упраздненным вовсе. Но если нас интересуют граждане, способные мыслить, — то единственное, что страна должна производить, ибо все остальное приложится, — нам нужен министр образования, сочетающий широчайшую образованность с серьезным творческим потенциалом, человек Возрождения. А менеджеров надо привести в каждую отдельную школу, чтобы они там занимались повседневными делами, оставив директору собственно педагогические задачи.

Современная российская школа, к сожалению, не загружает ребенка по-настоящему: программы составлены примитивно, исходят из крайне низкого уровня, не пересматривались толком с советских времен (когда о школьном образовании как раз кто-то думал). Школьнику — как, впрочем, и любому гражданину — хочется уважать себя, а уважать пока не за что. Детей надо учить сложному — они это любят; говорить с ними о неоднозначном, увлекательном и красиво звучащем — это повышает не только их самооценку, но и интерес к окружающему. Один математик любил задавать детям на дом доказательство теоремы Ферма — слава богу, формулируется она просто; один продвинутый ребенок узнал задачу и спросил: «Но ведь это еще никем не решено?!» — и услышал в ответ строгое: «Неинтересно решать уже решенное!» Лучший способ мотивировать школьника — сыграть на его амбициях: дети, кажется, последние, у кого они еще есть, хотя бы в силу гормональных причин. И если их будут в школе по-настоящему загружать — у школы появится шанс стать похожей на Хогвартс или на куда более жестокую школу волшебства, описанную Мариной и Сергеем Дяченко в выдающемся педагогическим романе Vita nostra. Чтобы научиться летать, надо очень много бегать.

Но для этого, ежу понятно, в школу должен прийти профессионал — не только в методической области (это как раз дело наживное, опыт есть опыт), а прежде всего в том, что он собирается преподавать. Если это учитель иностранного языка — он должен быть способен час кряду разговаривать с детьми только на этом языке, иначе не будет «погружения». Если это историк — он должен иметь собственную концепцию исторического процесса, притом образцово знать цифры и даты (без концепции, увы, они выскальзывают из памяти, как бусины с порванной нити). Если это математик — он должен уметь рассказать историю великих математических проблем, и дети должны знать, что такое проблема Гольдбаха или гипотеза Римана, потому как это же, блин, интересно! Это интересно даже мне, стопроцентному гуманитарию.

Недавно на бакинском конгрессе — как раз по проблемам образования — я сидел за одним столом с Юрием Матиясевичем и поверить не мог, что вот же он, передо мной, создатель полинома Матиясевича, о котором мне в свое время так понятно и увлекательно рассказал журнал «Пионер». Ведь он же придумал формулу для получения всех простых чисел! То есть это мне так представлялось. Это уж потом, в курилке, он мне наглядно объяснил десятую проблему Гильберта (которую и решил, собственно); в четвертом классе я ничего бы этого не понял, но как мне было интересно читать про такие вещи!

Детям нужно знать о спорах эволюционистов и креационистов, и знать много больше, чем написано в учебнике; читать Докинза и спорить с Докинзом, если захочется. Детям надо знать механизмы современной экономики — а в российской школе вообще нет фундаментальной дисциплины, которая им это объясняла бы. Думаю, именно такой курс вместо ОБЖ — давно никому не нужного и в общем имитационного с начала до конца — способен решить многие проблемы той самой безопасности, о которой мы так много говорим.

А литература! Тут господствует тотальный пофигизм — детям до сих пор объясняют, что Онегин лишний человек, а Наташа Ростова «не удостаивала быть умной», и все это таким языком, как будто ХХ век не был веком бурного развития гуманитарной науки, как будто он не предложил десятки новых способов прочтения художественного текста. Современный российский школьник редко представляет себе, зачем нужен адронный коллайдер, ему непонятны и чужды споры об Атлантиде, он не помнит историю великих географических открытий — все самое интересное, самое праздничное и вкусное в школьной программе ему рассказывают измученные люди, выдоенные бессмысленной работой за гроши.

Интерес к жизни, к большому миру, к профессии начинается в школе, иначе зачем она вообще? В школу обязан прийти университетский преподаватель. В идеале школа вообще должна срастись с вузом, чтобы экзамен перестал быть коррупционным гнойником, непроходимым барьером и стал естественным продолжением выбранного пути. Об отмене ЕГЭ я не говорю, ибо столкнулся с поколением студентов, которые не знают наизусть ни одного стихотворения и не могут перечислить российские революции, а о европейской истории знают не больше, чем о жизни на Марсе.

У учителя должно быть преимущественное право на получение самой современной информации: закрытые кинопремьеры и дискуссионные клубы для учителей, поездки за границу для обмена опытом, лектории, санатории, зарплата никак не менее полутора тысяч долларов при минимальной (15–20 часов) ставке. Учитель обязан стать привилегированным классом, поскольку именно от него зависит мотивация ребенка в самый опасный и важный период его жизни – в отрочестве, когда закладывается все. Учитель должен стать объектом такой же государственной заботы, как высокопоставленный военный, — и пенсию получать соответствующую, ибо работа его принадлежит к числу самых изнашивающих.

Вы спросите: откуда деньги на это? Ответ: оттуда. Просмотрите сметы наших министерств и ведомств, например суммы, выделяемые на обновления компьютерных сайтов или обеспечение сотрудников служебными автомобилями. Прикиньте количество бессмысленных идеологических дисциплин вроде «Россия в мире», «Знай свой край» или «Основы религиозной (или безрелигиозной) этики». В конце концов вспомните суммы, пошедшие на организацию митинга в Лужниках: думаю, для формирования гражданского чувства у российского населения любой учитель делает не меньше, а больше.

Все это вовсе не утопия, как может показаться. Это список неотложных, насущных мероприятий по спасению российского школьного образования. Все это очень несложно — достаточно отказаться от лишнего и признать необходимость очевидного. Зайдите на урок в обычной российской школе, посочувствуйте этим скучающим детям и ни во что уже не верящим педагогам — и вы всей кожей, всеми легкими почувствуете, как нужен всем им сегодня обычный глоток свежего воздуха. Дайте им такого министра просвещения, каким был Луначарский — да, болтливый, легкомысленный, но умеющий увлечь кого угодно. А менеджеры пусть подождут. Они — как и церковники, и проповедники всепоглощающей нежности к родному краю — должны помнить свое место, только и всего.