«Философы должны управлять государством»

- Владимир  Владимирович, вы состоите в партии «Справедливая Россия». Ваши убеждения совпадают с доктриной этой партии?

- Партия – это организация политическая, призванная и имеющая целью борьбу за власть, на основе определённой идеологии. Мне идеология социал-демократизма очень близка, потому что я  коммунист по убеждениям. Но я понимаю, что социал-демократы не сделали ещё того, после чего возможно коммунистическое движение. Но, в конце концов, социнтерн организовал К.Маркс, а я – марксист.

«Справедливая Россия» – партия хорошая, партия здоровая. Это самая здоровая из всех нынешних партий, в смысле психического и нравственного здоровья ее членов. В этой партии объединены люди, в большинстве своем живущие на зарплаты и пенсии. В ней очень мало предпринимателей. Это люди, которые социально укоренены и заинтересованы в функционировании всех сфер общественной жизни.

- Вы думаете, человеку с активной жизненной позицией надо обязательно состоять в партии?

- Нет. Совершенно не обязательно. Но так сложилось, что я в партии состою.

Численность партийной организации «справедливороссов» в Челябинской области устойчиво превышает десяток тысяч человек. Меня в ней все знают. Отношения самые доброжелательные. Когда на конференции или на каком-нибудь совещании мне дают слово, встречают аплодисментами. И это дорогого стоит! Я просто не могу подвести людей.

Вот недавно меня наградили медалью «Подвижнику просвещения» к юбилею Ломоносова от Всероссийской Организации Общества «Знание». До этого у меня было ещё несколько медалей. И от Общества «Знание», и от кооперативного движения. «Активисту кооперативного движения». Это не государственные медали. Государство меня не балует.

Зато на мои лекции в Народный университет общества «Знание» приходят по сто человек, в основном это пенсионеры, актив старшего поколения. Они слушают мои радиопередачи, они ждут эти лекции. Причем многие приходят именно на мои лекции. И конечно, пока могу, я не брошу это дело.

- Получается, что лекторство, естественно вытекающее из вашей активной жизненной позиции,  стало для вас своего рода обязанностью. Но это, наверное, еще и ваше призвание?

- Да. Во-первых, я социально и политически активен, а во-вторых, я по призванию – просветитель.

- Наверное, ваш случай может иллюстрировать мысль о том, что когда человек стремится реализовать в жизни свой самый глубокий интерес, то мир словно бы  помогает ему в этом.

– Знаете, среди ученых мужей бытует такая присказка: «Наука – это процесс удовлетворения собственного любопытства». И вот учёный удовлетворяет собственное любопытство, а оказывается (улыбается) он делает науку, открывает новые технологии, которые движут общество вперёд. Так вот и в политике то же самое. Я создаю тон, которому входят в резонанс другие люди.

13-й год я веду на радио цикл передач «Народная экономическая академия». Это даёт трибуну. Центр всего, чем мы занимаемся с журналистом Сергеем Зверевым, – это формирование гражданского общества. Кое-что, оказывается, мы всё-таки сделали. Хотя я переоценивал степень зрелости гражданского общества в Челябинске. По сравнению со столицами у нас, к сожалению,  глухая провинция: и в политике, и в идейной жизни застой и традиция превалируют.

- А ваше понимание, что вы просветитель, когда к вам пришло?

- Лет 40 назад, наверное, на 2-м курсе Уральского университета, когда Михаил Николаевич Руткевич, научный руководитель и основатель нашего факультета -философского, послал нас, студентов, на практику, читать лекции в организации. В то время в каждой организации были кружки основ политических знаний. И меня направили вести такой кружок в трест Уралсантехмонтаж. Полгода я вёл кружок. Слушателями моими были инженеры, это уже публика взрослая. А в двух кварталах располагалось управление треста, где начальником отдела кадров работала моя мама. Потом она рассказывала, как боялась, справлюсь ли я. Только отзывы сотрудников: «Ну, Галина Алексеевна, не ожидали…» – её успокоили.

И с тех пор публичные выступления обязательны для меня. А когда я кафедрами заведовал, были обязательны и для моих сотрудников. Я всех своих преподавателей вёл в общество «Знание». И ехали мы читать лекции в аудиториях, которые не обязаны были нас слушать. Студенты, куда им деться, должны слушать. А вот попробуй почитай  лекцию, например, в далеком селе дояркам перед вечерней дойкой. Здесь нужно интересно подать материал, зацепить слушателя. Это даёт и педагогические, и практические методические  навыки. Лектору бывает труднее, чем артисту на сцене. Ведь артист изображает. У него превалирует внешнее.

Преподавательская работа – гораздо сложнее. Хотя не все это понимают. Я несу мысль. Ей нужно придать форму, чтобы она была воспринята. Дальше я верифицирую, как она воспринята. (Уже двойная работа). Перерабатываю ее, чтобы всё-таки донести до слушателя. Это прямая и обратная связь, и она многократна. Я записываю иногда свои лекции. И отмечаю, сколько раз я по одному и тому же месту прошёл. И вот, когда чувствую, что всё уложилось в головах слушателей, иду дальше.

- Поэтому, если мы вернёмся к вам с теми же вопросами, вы не удивитесь?

- Нет (смеётся).

- Получается, вас на просветительскую деятельность благословил и направил М.Н. Руткевич?

- Да. Он и образцом лектора для меня был. Всегда безукоризненно одет. Строгий костюм,  всегда отутюженный, тогда мне ещё казалось, что костюмы у него дорогие. Сорочка с белоснежными манжетами, выступающими не более чем на 2 см. Дорогие часы выглядывают. Безупречная обувь. И главное, безупречные манеры. Это аристократизм. Но аристократизм – профессорский! Это та аристократия, о которой мечтал Аристотель. По его убеждению лучшей формой государственного управления является не демократия, а аристократия, но аристократия не крови, а аристократия, говоря современным языком, интеллекта. Философы должны управлять государством, он так считал.

- Вы философ – по образованию, и просветитель – по призванию. Как это связано для вас?

- Это две стороны одной медали. Без философии нельзя быть просветителем.

- А как вы определяете философию?

- Слово «философ», как минимум, употребляется в двух значениях.

 Философ как профессия, и в этом плане, по профессии, я философ. В отделе кадров, когда заполняют на меня карточку и я говорю: «философ», – начальник отдела кадров переспрашивает, как называется моя профессия по диплому. А в дипломе так и записано. Как Остап Бендер говорил: «Я не финансист, я свободный художник и холодный философ» (улыбается).

Есть отрасль знания – философия.  Философия – это не наука в традиционном понимании, это определённая отрасль знания, где человек вынужденно работает на предельном уровне абстракции, разрабатывая тем самым инструментарий для познания в целом. Философ обобщает знание, накопленное человечеством на сегодняшний день. Он его  осмысливает в супер-абстрактных категориях, таких как «форма», «содержание», «сущность», «явление», «необходимость», «случайность». Например, как связаны между собой необходимость и случайность, как связаны форма и содержание. И потом это всё как бы приземляет или, наоборот, поднимает к конкретике. И появляется, допустим, учение «анализ формализма в искусстве», или «формализм в госуправлении». Но базируется всё на понимании соотношений формальных и содержательных сторон любого процесса. Но для этого категории, связи, отношения надо рассматривать в чистом виде, как универсальные. Вот это философия. И есть институты, например,  Институт философии в системе Академии наук, где сидят философы и пишут философские труды.

Есть второе значение слова «философ» – это философствующий человек. У нас слово «философствование» носит несколько ругательный, негативный оттенок. А философствовать – это значит усматривать общие методологические аспекты в реальных ситуациях. Человечеству нужно конкретное знание. Определимся, что знание есть единичное, и знание есть общее. Единичное знание – это знание дикаря, которому, например,  дали трактор. Он может разобрать трактор, потрогать и попробовать на зуб каждую детальку,  но воспользоваться им он не сможет. И есть общее знание – учение о сельхозмашинах. Но и то, и другое знание сами по себе бесполезны с практической позиции.  Так вот, единичное знание дикаря, обогащенное общим знанием,  становится знанием конкретным. В «единичном» светится «общее». А «общее» воплощается в «единичном». Вот это и называется «конкретное» знание. И философствующий человек занимается именно соединением общего знания со знанием единичным, и наслаждается потом свечением общего в единичном. Таким образом, он восходит  к конкретному знанию.

- Нормальному, обычному человеку нужна философия?

- Я считаю - нет. Это черствый хлеб профессионалов.

- А что нужно знать, чтобы стать философом?

- Если тебя учат философии, то нужно начинать с Махабхараты, с Рамаяны, с древнеиндийских эпосов, потом начать изучать древнеиндийских философов, потом античных, средневековых философов, философов нового, новейшего времени. Овладеть в совершенстве немецкой классической философией, потом марксизмом. И всё это современному студенту нужно? А его заставляют этим заниматься. В итоге он вызубривает, без понимания, куски из учебника. И жутко ненавидит эту дисциплину. Я хочу научить своих слушателей философствовать. Задаю, например, своим студентам контрольную работу по философии: «Рассуждения о пользе философствования для экономиста». Вот чему я их учу. Вот, я такой философ… И когда я постоянно философствую, и прохожу этот мостик между единичным и общим каждый раз, с каждой новой группой, с которой занимаюсь, я и сам начинаю глубже понимать философские абстракции, и их роль.

Для меня абстракция – это родной воздух. Это как высокогорный воздух. Им очень трудно дышать. Он очень разрежен для постоянного дыхания неприученного к этому человека. «Нормальному» человеку нужно что-то наглядно-осязаемое, представимое.  

В первый раз я почувствовал его вкус в 16 лет.  Это был университет юного философа, который вели студенты и молодые  доценты с философского факультета Уральского госуниверситета. Факультету было тогда всего три года. Выступал перед нами (школьниками тогда) и сам М.Н. Руткевич…

И вот – это обаяние «чистого» интеллекта, не отягощенного никакими материальными наполнителями, ни химическим, ни биологическим, ни каким-либо другим! Только пиршество разума! Начинаешь ощущать, что этот чистый интеллект может быть применим в любой области.

Тогда я и сделал свой выбор в пользу философии и не пожалел об этом нисколько.

- А выбор был?

-  Да. Одновременно у меня было приглашение из МВТУ, потому что еще в школе я учился в заочной физико-математической школе при МВТУ им. Баумана. Я оставил ее в 10 классе, так меня письмами завалили, почему. И еще я подавал запрос (тогда нельзя было документы подавать в несколько вузов) в Дальневосточный институт океанографии Министерства рыбной промышленности, потому что увлекался еще и биологией. Особенно биологией моря. У меня и сейчас на почетном месте библиотека биологической литературы, в том числе «Зелёная серия». Джеральд Даррелл у меня любимый писатель. Читали? А Виктора Дольника? Найдите в интернете, «Непослушное дитя биосферы», про человека. Это этолог, выдающийся этолог. Читаешь взахлёб. Очень многие, кстати, социальные процессы будут понятны.

- И тем не менее, философский…

- Да. Философский факультет Уральского государственного университета, основанного в Свердловске в 1919 году. Хорошее, настоящее университетское учреждение с академическими традициями. На Урале таких больше и нет. При нём научные школы. И на философском факультете сложились школы, правда, уже позже. На историческом факультете великий М.Я. Сюзюмов творил, –  византинист, который в лекциях иногда забывался и переходил с русского на французский, с французского на латынь. Он читал нам историю древнего мира. На философском факультете университета мы изучали всё. Нет такой науки, которую мы бы там не изучали. Начиная со всемирной истории,  истории искусства и заканчивая астрономией и кибернетикой. Биологии предшествовала цитология, т.е. биология на уровне клетки, а потом изучали биогеоценологию, где рассматривали биосферу в целом. Естественно, были физика, химия, кибернетика. Четыре курса мы  изучали высшую математику, логику. И естественно, мы штудировали  всю философскую монографическую литературу, какая была. Учебников философии для философов не бывает.

М.Н. Руткевич, основатель философского факультета и автор программы этого факультета, реализовал свою идею подготовки философов. Философ, по его убеждению (и я с ним солидарен), должен быть на вершине пирамиды, на которой сходится всё знание, накопленное человечеством. Вот такое универсальное образование. Очень трудное. У нас учились только мальчики, за редким исключением.  Всё-таки это не женское дело, честное слово. Девушки учились на социологии, эстетике. Сейчас, насколько я знаю, ситуация изменилась.

- Владимир Владимирович, если попробовать помечтать, с кем-то из философов прошлого вам хотелось бы встретиться?

- Да, я хотел бы пообщаться с Марксом, с Энгельсом, хотя Энгельс в меньшей степени философ, чем Маркс. А Маркса почему-то считают экономистом. Это потому, что его ключевой труд – экономический. Кто ещё? Наверное, Аристотель, Гегель, Кант, ограничений нет. История философии – это единый непрерывный процесс. Из современников Мераб Мамардашвили, великий современный философ.

- В чём была бы прелесть этого общения для вас?

- Я бы слушал, задавал вопросы, я бы учился, потому что годы учёбы в университете, я сейчас отдаю себе отчёт, были использованы малоэффективно… Если бы вы спросили, с кем из великих физиков я бы хотел пообщаться, я бы ответил – с Ньютоном и Эйнштейном. И лучше в одной компании (смеётся).

- Наверное, такое возможно только в кино.

- Художественный эксперимент возможен. В таком экспериментировании сильны Стругацкие. Каждый их роман – своего рода эксперимент. Есть некие реалии, которые они достраивают до целостности, погружают в экспериментальную среду и смотрят, что получится. Они здесь поступают как учёные. Они и есть учёные. Мне наиболее близки их утопические вещи. Хотя, по моему мнению, вершина их творчества - это достаточно раннее их произведение «Понедельник начинается в субботу». Молодые оптимисты, с великолепным чувством юмора, социально ориентированные на лучшее в человеке. Они глубочайшие коммунисты, хоть и с примесью социального пессимизма (в поздних вещах). Но они идут от совершенного в определенном смысле идеального человека. И, как правило, их главный герой – это выходец из свободного общества, в котором сущность человека совпадает с его существованием. А это и есть коммунизм. Это философское определение коммунизма. Коммунизм – это общество, в котором сущность человека не отчуждена, она совпадает с его существованием. Марксом, в своё время, была разработана  концепция отчуждения. И мы пока живём в обществе отчуждённом.

-   Вы считаете, у человечества есть перспектива прийти от такого отчужденного общества к обществу идеальному?

-  Мы к нему и идём. Человек – дитя биосферы, почитайте Дольника. Он же не случайно появился. И я так полагаю, что всё, что он творит на Земле, – это естественный, закономерный процесс. На сегодняшний момент человек ещё недочеловек, и он сам для себя  выступает только средством, а не самоцелью, он плод собственного произвола. Но в то же время есть некие просветы в человеческом обществе, есть люди, в которых сущность почти сливается с существованием. Это счастливые люди. 

Мы, кстати, всегда имеем перед собой сущность человеческую – это идея Господа Бога. Она отчуждена частнособственническим обществом и пересажена на небеса. Еще Людвиг Фейербах это показал. А мы ищем пути воссоединения с этой сущностью. Это возможно, например, в молитве. В иллюзорной, конечно, форме. В религиозном служении возможно перекинуть этот мостик от индивида к сущности человека, ее присвоению. Это происходит и когда человек гармонизирует своё существование. При этом он приближает своё существование к сущности. Или там, где оказывается счастливое сочетание призвания, профессии и заработка. Самореализация человека: он занимается любимым делом, и при этом ещё и зарабатывает деньги, не замечая, что он их зарабатывает. Опять сущность приближается к существованию. 

Частная собственность нам этого не даёт сделать окончательно. Но человеческое общество уже проходило этапы своего развития, на которых сущность и существование как бы совпадали. Например, великие рабовладельческие империи, в частности Рим, демонстрировали это совпадение. Не для всех – для кучки людей, которая была выведена из подчинения природной необходимости, из процесса производства. Эти люди, они занимались «реализацией своих сущностных сил человека». Они творили в искусстве, в науке, в политике. И результаты их творчества оказались высочайшими образцами! Высшие достижения политической, научной, художественной мысли нам продемонстрировал Рим! Правда, он стоял на адской эксплуатации подавляющего большинства, отказывал ему в человеческом существовании, низводил его до уровня орудия.  Во времена расцвета Рима на одного свободного римлянина приходилось более ста рабов.

Но что такое раб для них? То, что для нас робот сегодня. На него перекладывается производственная деятельность,  работа как ярмо и проклятие. А человека (как свободное существо) это выводит за пределы производства. Производство – это что? Здесь мы свою деятельность подчиняем необходимости природы. Сталь плавится только при определённой температуре, и ничего с этим не поделаешь; растение растёт именно так, и никак по-другому. Здесь человек оказывается в подчинении необходимости. А если он выйдет за эти рамки? Для этого должно быть налажено такое производство, что оно освобождает людей от непосредственного участия в нём, но их потребности удовлетворяются. И вот когда общественные блага «польются полным потоком», и человечество перестанет от них зависеть, тогда и появится возможность существовать в соответствии со своей сущностью.

И я вижу: вся история человечества есть противоречивый процесс движения человека к своей сущности. Сначала полное растворение сущности человека в его существовании, и отсутствие личности. Это родовое общество. Потом прямо обратный способ существования, когда появляется возможность соединения сущности с существованием, но благодаря безжалостной эксплуатации большинства. Затем вновь расхождение их, а теперь опять схождение, потому что производство начинает развиваться до невиданного ранее уровня. И мы начинаем понимать, что природа – это не только мастерская, но и храм. Их единство – в человеке. Но до полного соединения ещё далеко.

Вот так я вижу перспективу человечества.

- Перспектива – абстрактная, теоретическая…

- Конечно, я же философ (смеётся). Но логика человеческой истории, по моему убеждению, такова.