Это интересно

МИХАИЛ ФОНОТОВ
Писатель, краевед

"Каждый раз, когда поднимаюсь на Нурали, на меня находит наваждение какой-то инородности или даже инопланетности. Сам хребет выглядит стадом огромных ископаемых животных, которые в глубоком сне лежат, прижавшись друг к другу. Он словно скован беспробудной задумчивостью, он каменно молчит, но кажется, что где-то внутри его тлеет очень медленное и едва угадываемое желание пробудиться".

АНДРЕЙ ЯНШИН

Можно ли всю жизнь прожить у реки и так и не побывать у ее истока? Конечно. Но побывать – лучше. Но зачем?

Вход в аккаунт

10 истин относительно Гленна Гульда

10 истин относительно Гленна Гульда
ГЛЕНН ГУЛЬД (1932-1982)
Пианист, интерпретатор

Статья из французского журнала «Classica–Repertoire»

(июль-август 2004)

 

Безумец? Гений? Немного того и другого? Ни один музыкант не удостоился такого количества комментариев, правдивых или ложных, по поводу своей жизни или своего искусства. «Classica-Repertoire» разрушает клише и возвращается на принципиальные позиции гульдианской мифологии, чтобы осветить его тайну и объяснить, почему, спустя более двадцати лет после его смерти, «гульдомания» жива, как и прежде.

Гленн Гульд – это легенда. И, как за всякой легендой, за ним тянется шлейф славы и всяческих выдумок. Оригинальность, неоспоримый гений, знаменитые эксцентричности помещают его в тесные рамки, весьма далёкие от действительности. Как отделить правду от вымысла, когда ему самому нравилось еще при жизни забавляться запутыванием следов. Оценка еще более усложняется тем, что человек и артист – единое существо, к которому невозможно подходить с привычными мерками, применимыми к ординарным людям. Но уж кого-кого, а Гленна Гульда ординарным не назовёшь. Чтобы его понять, надо сначала всё прочитать и послушать и, если его тайна останется неразгаданной, вновь обратиться к вопросам, оставшимся без ответа.

1. Был ли он безумным?

«Но кто он, этот тип?» Публика присматривается к поразительному молодому человеку с взъерошенными волосами , который усаживается за фортепиано. Изгибаясь дугой над клавиатурой, сидя со скрещенными ногами на стульчике с подпиленными ножками, он играет, раскачиваясь всем корпусом, поёт во весь голос, позволяя себе иногда дирижировать свободной рукой. Журналисты в полном восторге вцепляются в феномен Гульда, смакуют всё, что может быть определено как эксцентричности. Тут, конечно, и его необычная посадка за фортепиано, и стиль его частной жизни, который нельзя назвать нормальным. И его манера тепло одеваться в разгар лета, и его ночной образ жизни, и его отказ от любого физического контакта, его ипохондрия. Это с одной стороны, а с другой – бесспорный гений, что и создаёт гульдианскую мифологию. Существует множество мнений по поводу нечетких граней между гением и безумием. Считалось, что в первые годы его жизни у малыша обнаруживались некоторые признаки аутизма, болезни Аспержера: он не плакал, у него бесконечно шевелились ручки, нарастал целый вал различных фобий. Он пугался, если в него бросали мяч, он боялся красного цвета… Он рано стал проявлять стремление к уединению и отсутствие сопереживания. Такое поведение отмечено также у Людвига Витгенштейна и у Белы Бартока, оно сопровождалось такими необычными достоинствами, как, например, феноменальная память.

Этого недостаточно, чтобы определить Гульда как аутиста или как какого-то безумца. Его страсть к коммуникации достаточно свидетельствует об обратном. Более того, человек, наделённый столь ошеломляющим юмором, обладал чувством самоиронии, которое свидетельствовало о превосходном знании самого себя. Он экспериментировал, создавая многочисленные выдуманные персонажи, порой чрезвычайно забавные, для своих телевизионных передач. Что это – шизофрения? Конечно же нет! Лишь шутовство… Гульд, конечно, возвышался над простыми смертными, но сумасшедшими были как раз те, кто не принимал его всерьёз.

2. Почему он оставил карьеру концертирующего пианиста?

После десятка лет, в течение которых он давал концерты, Гульд в 32 года решает уйти со сцены. Свой последний концерт он даёт в апреле 1964 в Лос-Анджелесе, и затем «эта ужасная и призрачная жизнь», это «поразительное расточительство» для него заканчиваются. Вызревшее решение, обдуманное без всяких публичных деклараций, хотя он никогда и не делал из этого тайну.

Гульду выпала карьера, о которой большинство пианистов могут только мечтать, а для него это были ужасные годы, самые несчастные в его жизни. Существование концертного пианиста во всех отношениях противоречило его стилю жизни, его глубоким убеждениям. Он боится летать на самолётах (такие знаменитые музыканты, как Жак Тибо и Жинетт Невё, погибли в авиационных катастрофах). Кроме того, он не переносит подчинение рабочему расписанию, которое не соответствовало ритму его собственной жизни. К тому же, светская жизнь… для такого отшельника – какие противоположности… Даже смокинг ему был противен.

Гульд находил, что ритуал концерта изжил себя, обречен на исчезновение. Он предсказывал, что к 2000 году не будет другого способа слушать музыку, как только на дисках. Самой главной причиной была публика, которую он ненавидел не в индивидуальных её проявлениях, но как массу. Публика состояла для него из людей крайне недоброжелательных, которые только и делают, что жадно ловят хоть маленькую фальшивую нотку. «Это отношение публики причиняет страдания, разрушающе, по-человечески обидно - и его порождает концерт». Он не считал возможным наслаждаться музыкой в таких условиях, и отсюда его исключительное обращение к звукозаписи, индивидуальной работе, при которой ничто не должно отвлекать от слушания музыки.

Знавшего себе цену Гленна часто уязвляли критики, упрекая его в том, что он больше сосредочен на звуке своего фортепиано, чем на своей игре… Те, кто его хорошо понимал, скорее задаются другим вопросом: почему он так рано бросил сцену? Может быть,  потому, что десяти лет концертирования оказалось вполне достаточным, чтобы получить и известность, и то количество поклонников, которое соответствовало его подлинным амбициям.

После этого он собирался посвятить себя композиции, но потратил гораздо больше времени на реализацию программ на телевидении и радио и на запись многочисленных дисков. В этом роде деятельности стремление держать всё под своим контролем позволяло ему убирать малейшие изъяны его игры, в отличие от выступлений на сцене, где вторая попытка невозможна. Скучавшие по нему поклонники его таланта обеспечивали хорошую продажу его дисков (авторские права были основным источником его доходов, наряду с игрой на бирже).

3. Был ли он отшельником?

Гульд принял одиночество, как религию. Скорее не образ жизни, а состояние, существование отдельно от внешнего мира. Выбор, необходимый для размышления и созидания. Отшельники удаляются от мира для раздумий, не предполагая возвратиться. На свой манер, Гульд был отшельником, пребывавшим в современном мире, пытавшимся найти вдохновение среди множества проводов и колонок в уединении студии звукозаписи; погружаясь в созерцание в атмосфере звуков, возникающих в разных беседах, привлекавших его в ресторане, играя в одиночестве целые часы, уединившись в своём жилище, наедине со своим внутренним миром. Для того чтобы заглушить гудение города, своего Торонто, который он никогда не покидал, он жил ночью, этот любитель серого и тени, бежавший солнца, засыпавший на рассвете и поднимавшийся после полудня, удовлетворявшийся практически монастырской едой, состоявшей исключительно из яичницы, тостов и чая и принимаемой, когда наступало время ложиться спать. Свободный от правил, которые нас заставляют есть три раза в день и спать ночью, он не допускал никого и ничего, могущего отвлечь его от работы. Он частенько уединялся в доме своей семьи на берегу озера Симко в нескольких километрах к северу от города, но лелеял мечту уединиться по-настоящему на далёком канадском Севере, который его завораживал. Он рассчитывал, что ретируется туда на долгое время, но переселение требовало использования самолёта или парохода, что его категорически не устраивало. В конце концов, он ограничился тем, что доехал на поезде до его конечной остановки, самой северной, называвшейся Черчилль (в провинции Манитоба), и Север так и остался его философической мечтой, некой идеей, которая инспирировала его знаменитую документальную радиопередачу «Идея Севера».

Квинтэссенцию его идеологии можно определить так: Гульд был отшельником, поклонявшимся технологии, в особенности двум аппаратам коммуникации, позволявшим делать выбор: вступать в общение или нет. Им всегда владела навязчивая идея контроля над ситуацией, идея абсолютной свободы. Радио и телефон позволяли осуществлять эту идею. Гульд держал радио постоянно включенным, создавая эффект «звучащих обоев», позволявший защититься от тоски продолжительного молчания, создавая ощущение виртуального присутствия посторонних. Телефон был его другой привязанностью. Он практиковал телефонные беседы как спорт высокого уровня, звоня своим друзьям в совсем неподобающие часы, чтобы прочесть им, что он написал, пропеть или проиграть отдельные сцены опер, продолжая, пока его собеседник не засыпал. В определенном смысле, одиночество и отшельничество Гульда было весьма относительным: между его сессиями звукозаписей, встречами с героями его радиопередач (иногда выдуманными) и ночными телефонными разговорами он не оставался совсем один достаточно долго ни для того, чтобы в полной мере насладиться созерцательностью одиночества, ни для того, чтобы им пресытиться.

4. Была ли у него личная жизнь?

В своё время журналы, специализирующиеся на сенсациях, причиняли много неприятностей Гульду. Для человека, сводившего человеческие контакты до строго необходимых, любовная тема была самой потаённой частью его жизни. «Люди для меня значат немного, как и еда» - заявил он в 1964-м. Неисправимый говорун, он никогда не пускался в откровенности по поводу своей личной жизни, может быть, только с матерью, но она не оставила никаких свидетельств. Гульд-пуританин забавлялся своей репутацией человека асексуального. Были какие-то связи, как рассказывает его помощник Рей Робертс: сопрано, с которой была записана (возможно, ей посвященная) песня к фильму «Дитя Розмари», женщины, встреченные на СВС… Связь, наиболее серьёзная, длившаяся около года, была с женой знаменитого американского дирижера, композитора и пианиста. Есть все основания считать, что это была Фелисия Бернстайн. Одно время она поселилась недалеко от Гульда со своими детьми. Как обычная супружеская пара, они принимали друзей, Гульд помогал детям делать уроки. Странноватая картинка… которая не была долговременной. Фелиция, как и другие приятельницы Гульда, быстро сбежала, приведённая в отчаяние его образом жизни, и вернулась в Соединенные Штаты.

Среди огромного количества его персональных бумаг и писем, хранящихся в архиве Национальной библиотеки Канады, нет никаких свидетельств в пользу того, что кто-то разделял его жизнь. Кроме одного черновика незаконченного письма, без даты, которое невозможно не сравнить со знаменитым письмом Бетховена к «бессмертной возлюбленной». Гульд поверяет неизвестному адресату, что он любит юную девушку, на которой хотел бы жениться. Её имя не упоминается. Но письмо представляется ложным благодаря одной детали: адресат сомневается в существовании этой девушки, однако Гульд просит его, в конце концов, поговорить с ней от его имени…

Среди его многочисленных почитательниц есть одна поэтесса из Квебека, посвятившая ему неправдоподобную книгу воспоминаний: «Гульд, моя прекрасная и нежная любовь», опубликованную в издательстве Petit Hublot…

Его дружеские отношения были также крайне сложными. Ему ничего не стоило нежданно-негаданно дать отставку старому другу, так как он уже не испытывал в нём больше никакой надобности или поскольку тот рискнул критиковать его в сюжете, для него чувствительном. Эгоцентрист, он искал прежде всего слушателя, но не нуждался в собеседниках.

5. Чего стоят его композиции?

Уже в детстве Гульд заявлял о своём желании стать композитором. В 12 лет он написал либретто оперы, где человечество самоуничтожается, сохраняется лишь мир животных – идеал пылкого защитника фауны. Позже он преподносил себя как «композитора, писателя, бродкастера, который играет на рояле, когда ему нечего делать». От недостатка времени или вдохновения, в конце концов, сочинил он немного, и это небольшое количество произведений не принесло ему заметной славы. К 20 годам он пережил увлечение додекафонией, не оставившее никаких следов: он отрёкся от этих первых опытов. Его первым опусом можно считать струнный квартет, сочиненный в возрасте 23-х лет, - вдохновлённый постромантизмом, печальный, написанный явно под влиянием Брукнера и Рихарда Штрауса. Гульд это прекрасно понимал: «считается, что как пианист я принадлежу к XVIII и XX векам, а как композитор – к XIX-му. Возможно, бурре с его психоаналитическими особенностями даёт повод так думать, но я никогда и не пытался объяснить его смысл». Качество квартета было недостаточным, чтобы исполнить его более двух раз на публике, и в репертуаре Гульда он не был представлен ни в каком виде. Гульдианцы легко могут напеть вводную тему небольшой фугированной кантаты «So you want to write a fugue», написанной с большой дозой самоиронии и представленной как маленький рекламный ролик, исполняемый за пять минут и четырнадцать секунд. Это пример использования творческого средства, вошедший в историю формальной мысли, и один из опытов музыканта, достойный уважения. Упражнение забавное, но оно представляется малоудачным вне контекста «частной шутки». Можно представить себе пианиста, легко пишущего пьесы для фортепиано, но рамки контрапункта, которыми Гульд ограничил для себя клавирное пространство, слишком тесны. Он написал две пьесы и сонату для фортепиано, тонально расплывчатую, со скрябинским ароматом, и также каденции для Концертов Бетховена, которые никто другой не играл. Кроме того, осталась соната для фагота и фортепиано, датированная временем его отрочества. К тридцати годам Гульд вновь обратился к идее написания оперы, определив её названием «Children II, Richard Strauss write an opera» – влияние Штрауса преследует Гульда! – но это всё, что осталось. Хотя и очень приятно их слушать, эти произведения Гульда не несут отпечатка личности. Ради любопытства можно отыскать диски Sony Classical (для импорта ) сгруппировавшие его композиции в интерпретациях Emile Naoumoff, Ge’rard Causse’, Alain Meunier…

6. А как у него со вкусом?

Гульд жил только музыкой, и его не интересовали другие виды искусства. За одним исключением: у него была картина на ткани китайского художника в тёмно-красных и черных тонах. Для понимания артистического вкуса Гульда следует ограничиться музыкой, его без исключений классическим репертуаром. Елизаветинская музыка, Бах, Новая венская школа, кое-какие малоизвестные композиторы XX века (Krenek, Moravetz), пьесы для фортепиано Бизе и Сибелиуса. Классика была его миром. Он не любил популярную музыку, но не игнорировал её совсем, иногда не прочь был уколоть провокативным приёмом, но откровенно и аргументировано. Он поместил в журнале «High Fidelity» удивительный очерк, посвященный Петуле Кларк, когда открыл её для себя, слушая радио в машине. В своём интервью Джонатану Котту он вновь обратился к этому тексту, уточнив, что никогда не покупал дисков варьете… до покупки полного издания Петулы. Он сравнивал её с Beatles, кумирами той эпохи. Но не в пользу музыки «Fab’Four», находя её «отвратительной», «погребенной под кучей музыкальных нечистот»… Котт парировал, что поклонники «Beatles», в свою очередь, могут быть шокированы Бахом Гульда. На что Гульд ответил: «по моему впечатлению, мои диски имеют такой же эффект, какой могут иметь диски Петулы Кларк. Но связь проявится в будущем».

Другая певица, что весьма любопытно, зацепила его чувства: Барбара Стрейзанд, «личность чрезвычайно сильная и сильная артистка», которая выпустила захватывающий диск, почти на час, «Classical Barbara», с ее исполнением классики. Это вдохновило Гульда на очерк «Стрейзанд против Шварцкопф», забавный и непочтительный, в котором он предаёт гласности своё обожание Стрейзанд, её голоса, «одного из самых чудесных и естественных в наше время инструментов с тончайшим разнообразием тембров. Её возможности позволяют отнести её к разряду самых ярких артистов». Гульд, склонный пародировать всё, здесь счел нужным дать высокую оценку. Однако он нашел качество диска невозможным. Удовлетворительным он признал только репертуар и аранжировку, помечтал о возможном сотрудничестве, но этого не случилось.

Музыкант, который не считал предосудительным поиздеваться над Моцартом, принял «Switched-on Bach» (Бах, исполненный на синтезаторе) Вальтера Карлоса, ужасающий для ушей большинства музыкантов и меломанов. У него не было плохого вкуса, но плохой вкус его весьма развлекал.

7. Действительно ли он революционизировал интерпретацию Баха?

Вопреки общепринятому мнению, Гульд не фетишизировал Баха. Его любимым композитором был Орландо Гиббонс. Он был близок к тому, чтобы презирать такие произведения для клавира, как «Хроматическая фантазия» («эта уродина»).

Даже «Гольдберг-вариации», ставшие легендарными, ему казались «слишком расхваленными». Тем не менее Гульд навсегда изменил наше отношение к Баху. И до него многие великие пианисты играли Баха, но в романтизированной манере, для него неприемлемой. Розалин Тьюрек, которую он любил, составляла исключение. Гульд, далеко отошедший от её анахронических прочтений, находил её интерпретации гигантским праздником контрапункта, приводящим в экстаз («природа использования контрапункта заключается в том, чтобы каждая нота удерживалась от начала и до конца в горизонтальном плане»).

Он не придавал большого значения технике, его же техника была фантастической: виртуозность, неуловимость, несравненная артикуляция, освещающая архитектонику произведения в её мельчайших деталях, ощутимое разнообразие между легато и рубато, минимальное использование педали, которая окутывает линии романтическим туманом, отказ от всяческих декоративных аспектов, даже если он добавлял украшения в группетто или апподжиатуру, где их нет. То, что делает Баха Гульда вечным, это не единственный способ, но тысячи способов играть его: каждая мелодия порождает бесконечность других - и вот возникает теория музыкальной непрерывности… Достаточно сравнить две студийные записи «Гольдберг-вариаций», отделенные друг от друга двадцатью шестью годами, альфа и омега непрерывных размышлений, без конца обновляющихся: юношеская пылкость и неспешность мудрости, два прочтения, оппонирующих друг другу вне времени. Он сумел, наконец, передать свой экстаз, столь естественный для музыки, взятый от инструмента как от одушевлённого существа, и сделал это с такой интенсивностью, как никто не делал ни до него, ни после. Осветив ярким светом партитуру, он позволил услышать сущность музыки.

8. Гульд -скрытый романтик?

Известно, что репертуар Гульда исключал троицу Шопен–Лист–Шуман. Он считал, что они не умели писать для фортепиано (!), что имело место злоупотребление педалью, что у них было мало стоящих композиций. То, что было самым существенным в фортепианном репертуаре, Гульд считал просто невероятной потерей времени. Единственный романтик, представлявший ценность в его глазах, – Мендельсон, причем он любил только его хоровую и оркестровую музыку (в конце жизни он надеялся дирижировать его «Увертюрами» и считал «Морскую тишь и счастливое плавание» истинным шедевром).

Весьма далёкий от сверхчувствительности XIX века, Гульд был ревностным постромантиком. «Смерть Изольды» повергала его в слёзы. Он был абсолютно околдован «Каприччьо» и «Метаморфозами» Штрауса, он любил раннего Малера и его « Восьмую Симфонию»… Наиболее близок ему был Брамс, с которым он чувствовал родство. На всем протяжении впечатляющего интервью с Артуром Рубинштейном он не устаёт расточать похвалы своему знаменитому коллеге по поводу исполнения им Квинтета оп.34 с квартетом Гварньери. Перед тем как прервать свою карьеру, он часто выступал с Первым Концертом Брамса для фортепиано с оркестром. Известна знаменитая совместная запись Гульда с оркестром под управлением Леонарда Бернстайна, известно также, что перед этим концертом Бернстайн поспешил обратиться к публике, чтобы предупредить: его концепция концерта совершенно противоположна той, что предложил Гульд. Существует также редкий пиратский диск, где Гульд играет Концерт с Балтиморским симфоническим оркестром под руководством Питера Адлера. Между 1959 и 1960 годами Гульд записал 10 Интермеццо, Баллады и Рапсодии ор. 79: осязаемо антиромантичны, эти прочтения были, однако, сенсационны, звучащие так, как никогда не звучали прежде. Сам он весьма насмешливо квалифицировал эти интермеццо как «sexy», прилагательное совсем непривычное для него, неуместное в данном контексте, которое он никогда не удосужился обьяснить… Что действительно сближало его с Брамсом, так это «осенний» колорит его музыки, отдававшийся эхом в трепетной душе Гульда: «существует какой-то флёр осеннего покоя на всём, что я, по большей части, делаю, это такая музыка, которая даёт успокоение».

9. Его диски, было ли в них что-то искусственное?

«Я обнаружил, что интимность, уединение, одиночество и (здесь фрейдисты делают стойку!) внутриутробная защищенность студии дают возможность делать музыку в такой сосредоточенной, такой личной манере, в какой не позволит ни один концертный зал… С тех пор я никогда не думал о музыке без мыслей о безграничных возможностях медиума звукозаписи и радиопередач». Звукозапись оказалась для Гульда всепоглощающей страстью. Помимо способа оставить что-то после себя, она дала импульс к философскому опыту. Приняв на себя издержки расставания со сценой и риски несовершенного исполнения произведения, возможного на публике только один раз, звукозапись даёт возможность при монтаже достигнуть того, что исполнитель реально может дать.

Диск Гульда узнаваем среди тысячи: близость инструмента (микрофон расположен совсем рядом с фортепиано), совершенная артикуляция каждой фразы, блеск и ясность перехода от ноты к ноте. Но за этим совершенством часто стоят дюжины повторов, скрупулёзный монтаж; некоторые произведения, особенно Баха, сделаны из множества кусочков плёнки, записанных отдельно и соединенных прихотливо с учетом будущего звучания. Его концепция пьесы варьируется бесконечно. Частенько он появлялся в студии, не имея окончательной идеи, в какой манере он будет играть. Слушая и играя без конца, выбирал звучание каждой ноты, размышляя и размышляя. В его записях нет ничего случайного.

Те, кто предпочитает спонтанность и непредсказуемость диска, записанного «вживую», не могут оценить такую ясность. Гульд предпочитал называть себя режиссером своих дисков. Чем большего совершенства достигал он, тем больше возрастала его требовательность на каждом этапе: от концептуальной идеи до конечной продукции - и этот перфекционизм продолжался и после окончания записи, так как он сам писал тексты буклетов для своих альбомов.

Он устроил, наконец, свою собственную студию в помещении отеля, где он и жил большую часть времени, кроме времени, проведенного в студии Columbia Records(теперь Sony Classical) в Нью-Йорке. Так как у него уже был большой технический опыт, он не упускал случая помочь звукоинженерам Коламбии. Для него была важна одна вещь: отличие от предыдущей записи. Диск не представлял для него никакой ценности, если не предлагал чего-то принципиально нового. Его диски являют собой мозаику, пропущенную через себя и подчиненную интеллектуальной честности.

10. От чего он умер?

Ипохондрикам свойственно преувеличивать свои воображаемые болезни. Гульд постоянно боялся заболеть. В наследство от матери, которая его слишком оберегала, ему достался страх перед толпой, ему казалось, что ему со всех сторон грозят микробы. Его самолечение - для профилактики и преодоления множества видящихся ему симптомов всевозможных болезней - парадоксально способствовало (наряду с недостаточным питанием) сокращению его жизни.

Нельзя отрицать, что он пытался заботиться о своём здоровье, особенно в последние годы жизни (что видно по публикации «Journal de crise», Fayard). Он страдал наследственной гипертонией, и однажды его парализовало в то время, когда он находился в состоянии глубокой депрессии, с которой боролся огромными дозами транквилизаторов.

Свидетельства близких говорят о том, что здоровье очень беспокоило его в последние годы жизни. Через несколько дней после его пятидесятилетия с ним случился инсульт из-за тромба в кровеносном сосуде. Будучи отправлен в госпиталь, он впал в кому. Аппараты, поддерживающие жизнь, были отключены, когда была констатирована смерть. Это случилось 4 октября 1982 года.

Jennifer Lesieur

 

Вокруг

Интервью с музыкантом и ведическим философом Адрианом Крупчанским

Жить, не задумываясь о смысле своего существования, – это… Это как, допустим, мы с вами выйдем на улицу, по холоду пойдем по дороге, и вы не будете спрашивать, зачем. И через день, и через три дня, и через месяц. На самом деле, вы зададите мне вопрос «зачем?» на выходе из подъезда, а то и раньше.

Интервью с композитором Алексеем Рыбниковым

"То, что мы привыкли считать русскими распевными песнями, – это не русские песни, их мелодика совершенно из разных мест приходила: из Болгарии, Сербии. Исконно русские песни – из Брянской, Смоленской областей – очень дикие. В них многоголосие диссонансное, душераздирающее – пение совершенно неблагозвучное".

Интервью с композитором Эдуардом Артемьевым

"Музыка - величайшее искусство, дарованное нам. Она - некий инструмент, предоставленный нам для связи с Богом. Поэтому она способна открыть такой канал духовного сопряжения, который простирается довольно далеко, вплоть до Высших сил. Я уверен в этом, потому что весь мир находится в вибрации".

"Все, что говорит Рихтер, - это не придумано, это его естественная природа, истинная сущность. Мои главные впечатления - его искренность, чистота артиста. Он в каком-то смысле - невинный человек. Он один из самых редких музыкантов в этом смысле. Он жил только искусством и только для искусства".

"Освободилась в Нижнем Тагиле. И прямо с вокзала в лагерном рваном ватнике бежала поздним вечером через весь город в музыкальную школу, со страшной силой стучала в двери, а потом, путая русские слова с французскими, умоляла о «разрешении подойти к роялю»… чтобы… чтобы «играть концерт»… ".

В круге

Интервью с легендарным джазистом Леонидом Чижиком

"Без моего мира, мира моментального творчества, я себя не представляю. Моя философия заключается в том, что есть правда момента. Нужно иметь огромное уважение к этой йоте времени, мельчайшему дроблению его".

Интервью Григория Померанца

"В 17 лет я сформулировал задачу — быть самим собой, не подчиняться волнам, идущим на поверхности то туда, то сюда. Итогом этого стало и понимание того, что, когда доходишь до последней доступной тебе глубины, открываешь только, что дошел лишь до уровня, превосходящего тебя; до уровня более глубокого, чем твои личные возможности. Уровня, где царствует дух, превосходящий человеческие силы".

"Мое мнение: композиторы написали черные точки – это модели. На основе этих моделей каждый пианист может попробовать создать свое произведение. И каждое новое поколение будет делать это по-своему".

Профессор Московской государственной консерватории Валерий Пясецкий

"Когда ученики Артоболевской касаются клавишей, инструмент звучит великолепно, независимо от того, сделан он известнейшей мировой фирмой или, к примеру, во Владимире. Это результат того, что в нас воспитано особое отношение к звуку как к живому существу".

Интервью с руководителем камерного оркестра "Классика" Адиком Абдурахмановым

"Останься я в Петербурге, возможно, не стал бы никогда дирижером, у меня бы не было своего оркестра. А в Челябинске по-другому жить было нельзя, я просто умер бы в творческом смысле. Мне пришлось самому что-то делать, чтобы продолжить профессиональный рост".

В этом разделе вы можете познакомиться с нашими новыми книгами.

Шесть книг Издательского Дома Игоря Розина стали победителями VIII областного конкурса «Южноуральская книга-2015». Всего на конкурс было представлено более 650 изданий, выпущенных в 2013-2015 годах.

Издательский Дом Игоря Розина выполнит заказы на изготовление книг, иллюстрированных альбомов, презентационных буклетов, разработает узнаваемый фирменный стиль и т.д.

ПАРТНЕРЫ

Купить живопись

"Неожиданные вспоминания" Дмитрия и Инги Медоустов - это настоящее "густое" чтение, поэзия не слов, но состояний, состояний "вне ума", состояний мимолетных и трудноуловимых настолько же, насколько они фундаментальны. Состояний, в которых авторы тем не менее укоренены и укореняются именно (хотя и не только) через писание.

Эта детская книжечка - вполне "семейная". Автор посвятил ее своим маленьким брату и сестричке. И в каком-то смысле она может служить эталоном "фамильной книги", предназначенной для внутреннего, семейного круга, но - в силу своей оригинальности - интересной и сторонним людям.

История, рассказанная в этой очень необычно оформленной книге, действительно может быть названа «ботанической», поскольку немало страниц в ней посвящено описанию редких для нас южных растений. Впрочем, есть достаточно резонов назвать ее также «детективной», или «мистической», или «невыдуманной».

Сборник рассказов московского писателя Сергея Триумфова включает страстные лирические миниатюры, пронзительные и яркие психологические истории и своеобразные фантазии-размышления на извечные темы человеческого бытия.

Книга прозы Александра Попова (директора челябинского физико-математического лицея №31) «Судный день» – это своего рода хроника борьбы и отчаяния, составленная человеком, прижатым к стенке бездушной системой. Это «хождения по мукам» души измученной, но не сломленной и не потерявшей главных своих достоинств: умения смеяться и радоваться, тонуть в тишине и касаться мира – глазами ребенка.

Роберто Бартини - человек-загадка. Кем он был - гениальным ученым, на века опередившим свое время, мыслителем от науки, оккультным учителем? Этот материал - только краткое введение в судьбу "красного барона".

"Люди спрашивают меня, как оставаться активным. Это очень просто. Считайте в уме ваши достижения и мечты. Если ваших мечтаний больше, чем достижений – значит, вы все еще молоды. Если наоборот – вы стары..."

"Отец Александр [Мень] видел, что каждый миг жизни есть чудо, каждое несчастье – священно, каждая боль – путь в бессмертие. А тем более цветок или дерево – разве не чудо Божье? Он говорил: если вам плохо, пойдите к лесу или роще, возьмите в руку ветку и так постойте. Только не забывайте, что это не просто ветка, а рука помощи, вам протянутая, живая и надежная..."

"Всего Капица написал Сталину 49 писем! Сталин не отвечал, но когда Капица, не понимая такой невоспитанности, перестал ему писать, Маленков позвонил Капице и сказал: «Почему вы не пишете Сталину, он ждет новых писем». И переписка (односторонняя) возобновилась".

"Через цвет происходит таинственное воздействие на душу человека. Есть святые тайны - тайны прекрасного. Понять, что такое цвет картины, почувствовать цвет – все равно, что постигнуть тайну красоты".

"...Ненависть, если и объединяет народ, то на очень короткое время, но потом она народ разобщает еще больше. Неужели мы будем патриотами только из-за того, что мы кого-то ненавидим?"

"Внутреннее горение. Отказ от комфорта материального и духовного, мучительный поиск ответов на неразрешимые вопросы… Где все это в современном мире? Наше собственное «я» закрывает от нас высшее начало. Ведь мы должны быть свободными во всех своих проявлениях. Долой стеснительность!.."

"В 1944 году по Алма-Ате стали ходить слухи о каком-то полудиком старике — не то гноме, не то колдуне, — который живет на окраине города, в земле, питается корнями, собирает лесные пни и из этих пней делает удивительные фигуры. Дети, которые в это военное время безнадзорно шныряли по пустырям и городским пригородам, рассказывали, что эти деревянные фигуры по-настоящему плачут и по-настоящему смеются…"

"Для Beatles, как и для всех остальных в то время, жизнь была в основном черно-белой. Я могу сказать, что ходил в школу, напоминавшую Диккенса. Когда я вспоминаю то время, я вижу всё черно-белым. Помню, как зимой ходил в коротких штанах, а колючий ветер терзал мои замерзшие коленки. Сейчас я сижу в жарком Лос-Анджелесе, и кажется, что это было 6000 лет назад".

"В мире всегда были и есть, я бы сказал так, люди этического действия – и люди корыстного действия. Однажды, изучая материалы по истории Челябы, я задумался и провел это разделение. Любопытно, что в памяти потомков, сквозь время остаются первые. Просто потому, что их действия – не от них только, они в унисон с этикой как порядком. А этический порядок – он и социум хранит, соответственно, социумом помнится".

"Я не турист. Турист верит гидам и путеводителям… А путешественник - это другая категория. Во-первых, ты никуда не спешишь. Приходишь на новое место, можешь осмотреться, пожить какое-то время, поговорить с людьми. Для меня общение по душам – это самое ценное в путешествии".

"В целом мире нет ничего больше кончика осенней паутинки, а великая гора Тайшань мала. Никто не прожил больше умершего младенца, а Пэнцзу умер в юном возрасте. Небо и Земля живут вместе со мной, вся тьма вещей составляет со мной одно".

"Я про Маленького принца всю жизнь думал. Ну не мог я его не снять! Были моменты, когда мальчики уставали, я злился, убеждал, уговаривал, потом ехал один на площадку и снимал пейзажи. Возможно, это одержимость..."

"Невероятная активность Запада во всем происходящем не имеет ничего общего ни со стремлением защищать права человека на Украине, ни с благородным желанием помочь «бедным украинцам», ни с заботой о сохранении целостности Украины. Она имеет отношение к геополитическим стратегическим интересам. И действия России – на мой взгляд – вовсе не продиктованы стремлением «защитить русских, украинцев и крымских татар», а продиктованы все тем же самым: геополитическими и национальными интересами".